Многие отмечали, что Марина мастерски владела умением поставить человека на место одним взглядом. Даже говорить ей ничего не приходилось. Она просто внимательно смотрела на человека, и малосимпатичный, неприятный, хамоватый или подвыпивший субъект тут же ретировался со словами: «Все, все, все… Понял, понял, понял…»
Но пока все в России ей безумно нравится и порой кажется забавным. «В Москве я живу в среде художников, артистов, писателей, — сообщает она парижским друзьям. — Все знают друг друга, часто встречаются, беспрестанно обмениваются мнениями… Это мое счастье: я всегда любила принимать у себя веселую банду друзей… По-русски говорят — „компания“, что гораздо красивее… Часами оставаясь вместе, не скучают, философствуют за стаканом вина (это чисто по-русски), потом гитара, песня…»
Бывалый сердцеед со станции Зима Евгений Евтушенко очень скоро понял: «Марине, видимо, требовалось, чтобы около нее были какие-то люди, которые смотрят с обожанием, как-то ей помогают, развлекают и так далее…» Тем и оправдывал свое постоянное местонахождение рядом с ней: «…Учил по вывескам и плакатам читать по-русски, хотя разговорным языком она владела неплохо». Ее рассмешила надпись при въезде в темный тоннель под площадью Маяковского: «Коммунизм неизбежен. В.И.Ленин», и она с недоумением и отталкивающим чувством от неприятного звука, присущим актерам, еле-еле выговорила аббревиатуру КПСС.
— Но ведь это же явно звучит СС, — простосердечно сказала она.
Что касается евтушенковского «и так далее», то Марина действительно нуждалась, но не столько в «обожании», сколько в дружеской поддержке и участии.
Однажды среди ночи она позвонила:
— Женя, ты можешь сейчас же поехать со мной в пионерский лагерь, чтобы забрать моего сына? Не знаю, что там случилось, но этого требует директриса. Она говорит, что у него нервный припадок.
— Поехали…
Когда они примчались в лагерь, мальчик сидел в комнате вожатых, затравленно забившись в угол. Увидев мать, бросился к ней на шею в слезах. Черные подусники директрисы гневно вздрагивали:
— Наши ребята всего-навсего хотели повеселить вашего сына, не лучшим, правда, способом, но от чистой души. Они поймали лягушку и стали надувать ее велосипедным насосом. Ну, лопнула она — мало ли что бывает?..
Марина схватила сына за руку и бросилась к двери. Полдороги она проплакала. Когда мальчик уснул, она начала вспоминать, как ее маленькие парижане, оказавшиеся в этом лагере, удивлялись, но все же не сопротивлялись повязыванию им на шеи красных галстуков, а потом, через пару дней, в «родительский день», порадовали: «Мама, а тут про тебя ребята песню поют:
— Что это за песня, Женя, не знаешь?
— Автор — Высоцкий. Я тебе о нем уже говорил. Иван-царевич с гитарой».
Затем у некстати зазевавшегося поэта перехватил инициативу молодой и довольно популярный в ту пору прозаик Анатолий Гладилин[16] и немало в том преуспел: «Когда мы с Мариной где-то появлялись, я же видел, какой ажиотаж вокруг начинался. Помню, когда я впервые привел ее в ресторан ЦДЛ, по всему ЦДЛу тут же пронеслось: „Посмотрите, в Пестром зале сидит Гладилин в своем старом свитере, а рядом с ним — Марина Влади!..“»
Маршрут их странствий по столице был строго выверен: студия «Мосфильм» — гостиница «Советская» — приятное времяпрепровождение в очередной интересной компании. То у Григория Горина, который еще не был знаменитым драматургом, но зато славился хлебосольством и умел устраивать для дорогих гостей настоящий грузинский ужин. То у друзей-физиков. Затем у молодых художников-модернистов. И Марине, полагал Гладилин, всюду нравилось. А назавтра все повторялось сначала. Но в один из вечеров Марина сказалась усталой и предложила:
— Знаешь, Толя, давай сегодня никуда не пойдем. Я понимаю, что ты меня все время водишь по каким-то местам, развлекаешь, но давай просто пойдем в ресторан и тихо поужинаем. Я даже переодеваться не буду. Ладно?..
У входа в ресторан им преградил путь строгий швейцар: «В брюках нельзя». Подоспевший метрдотель подтвердил: «Не положено!» — «Да вы знаете, кто перед вами?» — «Да, знаю. Это Марина Влади. Но в брюках все равно никак нельзя». Потом, отведя настырного писателя в сторону, мэтр шепотом объяснил: «Вышло постановление Моссовета — в брюках дамам запрещено… Через месяц мы, конечно, все это забудем, примем с дорогой душой. Но сегодня… Поймите, меня с работы снимут. Уговорите Марину подняться в номер (она же, я знаю, здесь живет), переодеться — и…»
В номере с Мариной случилась истерика, она орала на ни в чем не повинного Гладилина: «Как ты можешь жить в этом фашистском государстве?!! Фашистские законы! Фашистские запреты!..»
Но потом, когда они, вместе с присоединившимся Аксеновым,[17] уже хорошо сидели втроем в хорошем месте и смотрели на Марину хорошими, влюбленными глазами, она вдруг заявила:
— Толя, Вася, если бы вы знали, как мне хорошо с вами! Только я одно не могу понять — почему вы оба такие антисоветчики? Вы живете в прекрасном мире социализма и все время его критикуете! Что вам здесь не нравится?
Далее она на все лады стала клеймить жизнь на Западе, где можно заработать, только если тебе суют деньги в конверте под столом, а иначе все съедают налоги. Им хватило ума не спорить о политике с красивой женщиной. Но Марина не унималась, рассказывая о майских событиях в Париже.
— Мы создали кооператив актеров и технического персонала, защищаем свои права. Ведь нас эксплуатируют нещадно, вы себе представить не можете, мальчики! Я даже недавно вступила в компартию. А что вы так смотрите? Да, я всегда придерживалась левых взглядов… И не меняюсь в этом смысле… Я всегда за бедных и за людей, которых тюкают. Нет, я не гош. Я — ультрагош. Я больше гош, чем коммунисты. Коммунизм — прекрасная идея, хоть и утопия. Я утопистка. И я люблю людей. Думаю, люди могли бы жить по-другому, если бы их по-другому воспитывали…
Хороший был вечер, во время которого молодые писатели также узнали, что сидят за одним столом с вице-президентом Общества франко-советской дружбы.
(Годы спустя «товарищ Марина Влади» с улыбкой вспоминала о своем партийном прошлом: «Состояла во французской компартии две недели. Больше не выдержала. Два раза была на заседаниях партийной ячейки и поняла, что не могу. Они все были такие сталинисты! Это было в июне 1968 года, когда целая группа кинодеятелей пошли в компартию, чтобы как-то изменить критическое положение в стране. Только мы ничего не смогли сделать. Партия потом скончалась сама по себе, а в итоге повезло Высоцкому — если бы я не состояла в компартии, меня бы не пускали в СССР так часто… Надеюсь, что меня любила не только советская власть, но и простые люди. Мне, конечно, приходилось очень много возиться с тогдашними чиновниками-бюрократами, чтобы Володю выпускали, давали визы. В отличие от него, меня никогда не унижали…»)
Василий Аксенов, как и Гладилин, тоже был «шармирован» Мариной Влади. Те свои незабываемые, сногсшибательные впечатления стареющий «шестидесятник» не считал вправе хранить только в себе, и в своем обжигающем «Ожоге» он воспел осанну ей, единственной и недосягаемой:
«О, Марина Влади, девушка Пятьдесят Шестого года, девушка, вызывающая отвагу! О, Марина, Марина, Марина, стоя плывущая в лодке по скандинавскому озеру под закатным небом! О, Марина, первая птичка Запада, залетевшая по запаху на оттепель в наш угол! Стоит тебе только сделать знак, чувиха, и я мигом стану тем парнем, способным на храбрые поступки, подберу сопли и отправлюсь на край света для встречи с тобой. О, Марина — очарование юности, лес, голоса в темных коридорах, гулкий быстрый бег вдоль колоннады и затаенное ожидание с лунной нечистью на груди…»
А она? «Марина подарила мне классную трубку, — утешался писатель. — Я очень долго с ней ходил».
Влади была желанной гостьей в великосветских (по-советски) и номенклатурных московских домах и усадьбах. В писательском поселке Переделкино на своей даче ее принимал Валентин Петрович Катаев. Визит не был «плановым» — шутник Гладилин сымпровизировал, и застигнутый врасплох классик, увидев Марину, засуетился, развел костер, сразу набежал народ, заявился сам Евгений Александрович… «В тот день, — вспоминал Гладилин, — я возил Марину на стареньком „Москвиче“… И вот в самый разгар веселья сказал, что уже ночь, а я должен передать машину маме, извините, ребята, я Марину увожу. Евтушенко завопил: „Никогда не оставлю Марину Влади наедине с Гладилиным! Еду с вами!“ Завалились втроем к моей маме, которая… гостей не ждала. Спиртного в ее доме отродясь не водилось, и она напоила нас чаем. Марина была в восторге и потом часто мне повторяла: „Какая у тебя замечательная мама!“»