Вечером мы ехали уже по родным мне местам.
Черт возьми! Вдруг забывается все, что налипло на тебя в городе! Когда вокруг такой воздух, не хочется виски.
Вот оно, наконец! Любимое место детских игр - невысокая скала, срезанная с одной стороны так, что с дороги видны ее косые слои.
На миг я почувствовал себя мальчишкой, от ветра слезятся глаза.
Перед нами зеленым морем простирались поля кукурузы.
А когда мы спустились к берегу зеленого моря, то оказалось, что нам предстоит нырнуть в него. Кукуруза поднималась стенами, почти смыкавшимися у нас над головой.
Эллен совсем притихла, стала маленькой, ручной... Я даже погладил ее локоть. Она улыбнулась.
Я тотчас остановил машину, и мы, взявшись за руки, углубились в кукурузные джунгли. Эллен боязливо прижималась ко мне. Я взял с собой купленный томагавк, готовый защищать ее от леопардов, аллигаторов и анаконд.
Небо закрывалось облаками из спелых кукурузных початков. Как, наверное, радуется, глядя на них, отец!
В городе я всегда знал, что делать, а здесь был робким простофилей и только боялся выпустить ее пальцы... Когда Эллен присела на землю, окруженная могучими стеблями, я прилег около нее.
Она была грустна и, быть может, не замечала меня.
- Рой, хотели бы вы жить в другой стране?
- Нет, - признался я.
- Даже если бы я позвала вас?
- С вами хоть в Антарктиде, в пучине Тускароры, на Луне или на Марсе.
Она наклонилась и спутала свои волосы с моими.
Я был подлинным олухом и только дрожал.
- Э-э! Целуются, целуются! Э-э! Как не стыдно! Голубчики, любовники, кошки на крыше!
Я порывисто обернулся на крик. Черт возьми! Это был веснушчатый парнишка лет одиннадцати, с бандитской рожей, чумазый, перепачканный машинным маслом или сапожной ваксой.
- Э-э! Как не стыдно! Э-э! - прыгал он на одной ноге...
Осел! Мне действительно было стыдно, что он не прав... Я замахнулся на него томагавком. Эллен перехватила мою руку.
Тут я узнал своего племянника Тома, а он меня:
- Дядя Рой! Я не знал, что это вы, право, не знал. Я не стал бы выслеживать. Как вы поживаете, дядя Рой, и вы, леди?
Он мгновенно стал воплощением изысканной вежливости и даже шаркнул ножкой. (Правда, не по паркету!)
Эллен, улыбающаяся, счастливая, поднялась, подошла к мальчишке и потрепала его рыжие волосы. Я дал ему приветственного щелчка. Все вместе мы вышли на дорогу.
Около моего кара стоял трактор на резиновом ходу с прицепом, нагруженным початками. Эллен обратила мое внимание - "Беларусь"!
- Ой, дедушка от радости подскочит выше кукурузы! - трещал сорванец. Сейчас такая жаркая работа. Приходится шпарить. Очень надо помочь. Ведь вы поможете, не правда ли, дядя Рой?
- Это даже интересно, Рой! А почему бы не помочь? Прибавится впечатлений, - решила Эллен, отряхивая платье от былинок.
Парнишка забрался на свой трактор, купленный у русских коммунистов.
- Уже вечер, - заметил я. - Ты едешь в последний раз на ферму?
- Что вы, дядя Рой! Дедушку и папу не утянешь дотемна даже катерпиллером. Мне придется тащиться еще раз или два. Мы сегодня нажариваем с четырех часов утра. Мама и бабушка скачут дома, как ковбои.
- Молодец! - сказал я. - Можешь считать за мной еще щелчок. Слезай.
Я сел на трактор. Эллен взяла мальчика к себе и доверила ему руль.
- У нас никогда не было такой шикарной машины! - восхищался паренек.
Они уехали вперед. Я тащился с прицепом. Наконец знакомый поворот. Вот и здания фермы. Ого! Отец выстроил-таки механический ток. Да, я знаю, он не мог не сделать этого. Он только потому еще и держится в неравной борьбе с сельскохозяйственной компанией, что до предела механизирует свое маленькое хозяйство.
Мама бежала ко мне по дороге. Я остановил трактор и тоже побежал к ней. Она запыхалась, сняла очки в вычурной оправе, которые я прислал ей из Нью-Йорка, сразу стала родной, знакомой, только уж очень морщинистой и сухой, костлявенькой, когда я ее сжимал в объятиях.
Мы вместе пошли по дороге. Навстречу вприпрыжку несся Том, чтобы привести оставленный мной трактор.
Мать утерла платком глаза.
- Вот даже ребенку нет отдыха, - вздохнула она.
- Ничего, ма, мы приехали с Эллен на несколько дней и поможем в уборке.
- Ой, как же можно! Она такая леди! У нее богатые родители?
- У нее богатая родословная, не хуже, чем у знаменитого скакуна. Она сама предложила мне помочь вам.
Пока Эллен переодевалась, а мать хлопотала по хозяйству, мы с Томом и сухопарой сестрицей Джен разгрузили прицеп.
Вышла Эллен, совершенно прелестная в мальчишеском комбинезоне, в платочке, завязанном под подбородком "а ля рюсс". Я тоже успел надеть комбинезон, отцовский, перепачканный, и выглядел героем пролетариата.
Маскарад нам пригодился. Отца и зятя мы застали за починкой кукурузного комбайна. Наскоро поздоровавшись, я полез под машину с гаечными ключами. Эллен, стоя на коленях, подавала мне инструмент.
Когда я вылез, отец шепнул, что это хорошо, что она не боится работы. Он был все такой же, отец, в мятой старой шляпе, в затасканном пиджаке, покрытом масляными пятнами, рыхлый, но подвижный, седой, с кирпичным, обветренным и унылым лицом.
Стало совсем темно. Я освещал дорогу фарами. Мы с отцом примостились на тракторе вдвоем. Эллен и Том ехали на прицепе и пели веселые песни. Старательный зять вел сзади комбайн.
- Очень плохо, сынок, - говорил отец. - С одной стороны душит банк. Я же не мог обойтись без ссуды. Надо было построить ток, купить этот комбайн. Хотел подешевле, а он портится... С другой стороны - эти оптовые цены. Их опять снизили на четыре с половиной процента. Эх, если бы объединиться всем оставшимся фермерам и самим сбывать кукурузу!.. Ведь подумать только, сколько мы теряем! Да, мало нас осталось, еще не разорившихся... и каждый смотрит в сторону... Как тут выдержать? Спасибо, хоть ты немного долларов присылаешь... Рассчитываешь хорошо заработать? Так, сынок? Храни тебя бог, дорогой Рой! А у меня концы с концами не сходятся. Разве я могу нанять работника? Я бы сразу разорился... Ты правда сможешь помочь в эти дни? Тогда я, пожалуй, выскочу...
Я глубокомысленно сказал отцу:
- Не в долларах счастье, а в миллионе долларов. - Я думал о дневнике.
Поздно вечером все собрались у стола. Том так и уснул, уронив рыжую голову рядом с тарелкой и не выпустив вилки из руки. Отец важно восседал в старинном, прадедовском кресле, тщательно ремонтируемом всеми поколениями, и просматривал газеты. Мать умилялась, глядя на Эллен, которая, не поднимая головы, штопала носки Тома. Я смотрел на нее и удивлялся. Джен вздыхала, разглядывая ее костюм, прическу, туфли и профиль. Зять старательно таращил осоловевшие от усталости глаза и не уходил из уважения к гостям.
- Что это вы тут пишете, сынок? Зачем вместо разрядки вам опять понадобилась "холодная война"? Что вы хотите заморозить?
- Хотя бы священное статус-кво, - неохотно отозвался я.
- Я не понимаю вашей латыни, но если африканцы не хотят нас, то нечего им грозить... натравлять их друг на друга... да еще и подсовывать одной стороне ядерную бомбу... Мало нам руанского взрыва? Или нужен еще какой-нибудь чикагский взрыв?
- Чепуха! Америка будет в стороне, она здесь ни при чем. Африканцы могут взрывать свою Африку хоть ко всем чертям.
- Постой, но ведь ты собираешься туда?
- Что ж делать, па, журналисту нужны впечатления. Для обмена на доллары!
И тут мать залилась слезами:
- Ты погибнешь там, мой мальчик!..
- Вот-вот! Хорошо бы все американские матери поплакали... заблаговременно, - ворчал отец.
Ну что я мог ему объяснить, этому простаку? Разве он в состоянии уяснить, что ядерное оружие послано нам богом как оружие справедливости, которым можно сдерживать наступление коммунизма на свободный мир. И с ним можно говорить лишь с позиции силы, по всему миру защищая наши национальные интересы!
Он ответит, что все это давно читал, и упрямо качнет головой...
Эллен ночевала в комнатушке Тома, которого Джен взяла к себе. Ночью дверь комнатушки оказалась запертой. Пристыженный, я пошел спать на улицу под гигантским старым вязом, ветви которого в свое время облазил.
На рассвете отец поднял меня. Эллен была уже готова, снова мальчишески прелестна, в платочке, с опущенными, чуть лукавыми глазами.
Мы проработали три дня, три счастливейших дня моей жизни. Я даже полюбил эти семейные вечера с открытым ртом Тома, с искрящейся завистью Джен, вялой тупостью зятя, хлопотами матери и воркотней ничего не понимающего в политике отца, зудящего об оптовых ценах, ссудах, процентах, удобрениях, конкурирующей компании, бессовестной и во всем виноватой, о механизации, снова о ценах, процентах и ссудах, которые до смерти нужны и которых негде взять... Что-то чистое, патриархальное, бесконечно уютное и честное было во всем этом!..
А Эллен! Я готов был стать фермером, всю жизнь забрасывать механической швырялкой размельченную кукурузную массу в башню для силосования, лишь бы мне помогала совсем новая, удивительная Эллен. А как она разговаривала со старшими! Почтительно, не поднимая глаз и всегда находила себе какую-нибудь работу. Или она превосходная актриса, решившая поозорничать, или сокровище!