— Как тихо должно быть в цехе… — наконец прошептал он. — Ни слова, ни вздоха… даже страшно!
Лишь изредка вдоль строя автоматов проходил человек. Это был смотритель, который следил за работой. Время от времени он подходил к какому-нибудь из роботов и несколькими движениями регулировал его работу, поворачивая ручки или выключатели, которые виднелись с обеих сторон металлических туловищ роботов. Тим Кроунти смотрел.
Минуты шли одна за другой. Неожиданно Кроунти заметил, как один робот сделал неверное движение. Он пошатнулся, ремень затянул его руку, — и через мгновение высокая металлическая фигура упала на пол, загремев так, что Том услышал это сквозь стекло. И чудно было видеть, что никто из металлических людей, работавших рядом, не повернул головы. Все остались равнодушны, они работали дальше.
К упавшему роботу подбежал смотритель. Он остановил машину, вытащил руку робота из колеса. Автомат неподвижно лежал на полу. Очевидно, в нем что-то испортилось.
Тим тихо свистнул, спрыгнул с подоконника и исчез в тайном ходе. Он шептал:
— Значит, и у них случаются неполадки? Но почему, почему именно этот робот испортился? Почему все остальные работают?..
* * *Рассказывая потом об этих днях, Тим Кроунти всегда отмечал, что главная роль в дальнейших событиях принадлежала не ему, а его товарищу, пылкому радиолюбителю Джиму Уинстону.
Именно Джиму пришло в голову, что роботами не может управлять ничто другое, кроме направленных радиоволн.
— Слушай, — убеждал он Тима, — ведь здесь нет никаких проводов. Эти железные черти не могут двигаться с помощью аккумуляторов или чего-то подобного, потому что для этого в них слишком мало места. Энергию они получают извне. Безусловно, это только радиоволны.
Вместе с Тимом Уинстон пробирался на фабричный двор, к окнам. И, наблюдая целый час, оба товарищи были свидетелями того, как смотрители сменили несколько роботов, которые делали неверные движения и портились. Остальные автоматы работала безупречно. И только в одном месте каждый, только что поставленный робот, через несколько минут работы будто разлаживался. Он делал неуверенные движения, следствием чего всегда было одно и тоже: падение на землю и катастрофа.
— Ты понимаешь, — прошептал Тим Уинстону: — наверное, дело не в роботах, а именно в этом месте цеха. Что-то мешает правильной работе робота. Но что именно?
Уинстон задумался. Потом он тряхнул своими длинными космами и сказал почти громко, забывая о необходимости быть осторожным:
— Я знаю. Обрати внимание, что недалеко от этого места — электрические часы. По стене проходит сложное сплетение электропроводящих кабелей. Там сходятся провода со всего цеха. Очевидно эта система проводов индуктивно влияет на близкие к ней предметы, в том числе и на робота. Понимаешь?
Том отрицательно покачал головой:
— Понимаешь, Джим, у меня с электротехникой, как и со всей физикой и математикой, — давняя, размолвка. Однако, если ты убежден, что на робота влияет индукция проводов — я согласен. Только скажи, что из этого получается?
— Выходит только одно: роботы, получающие энергию извне, с помощью направленных радиоволн, не изолированы и от других воздействий. Значит…
— Что?
— Об этом поговорим потом.
Именно этот момент Тим Кроунти потом охарактеризовал, как решительно переломный во всей истории поражения Джонатана Говерса.
* * *
Надо отметить, что с этого дня Джим Уинстон часами просиживал возле своего маленького коротковолнового радиопередатчика. Том, приходивший к Уинстону, робко садился на расстоянии двух метров от Джима и, внимательно прислушиваясь к стуку телеграфного ключа радиолюбителя, изучал развешанные по стенам комнаты цветные наклейки-квитанции, которые подтверждали дружеские радиотелеграфные переговоры Джима с разными дальними уголками земного шара.
Джим работал неутомимо. Он нетерпеливо выстукивал что-то ключом, одновременно прислушиваясь к далекой мелодии поющего стрекота эфира. Иногда Уинстон передавал Тиму вторую пару наушников. Том слушал, но ничего не понимал.
Казалось, будто черные, плотно прижатые к ушам кружки телефона были отверстиями, через которые до него долетал странный, еле слышный гомон далеких пространств. И в этом гомоне выделялись похожие на щебетание неизвестной птички сигналы: это работала какая-то далекая станция.
Ежедневно, в двенадцать часов дня Кроунти вместе с Уинстоном пробирались к окну сборочного корпуса и следили за движениями роботов.
Фабрика работала на полную мощность. В течение недели грузовики подвозили все новые и новые отряды металлических людей. Машины не останавливались ни на минуту; фабрика работала двенадцать часов в сутки.
Смотрители, вероятно, догадались о причинах ошибочных движений роботов на том месте, где на стене переплетались провода. Толстые канаты кабелей убрали оттуда. Робот, который стоял на этом месте, теперь работал так же точно, как и остальные.
Ровно в двенадцать часов дня Кроунти и Уинстон жадно следили за движениями роботов. И каждый день они радостно замечали, как в тот момент, когда минутная стрелка приближалась к узкой рисочке возле цифры "XII" и сливалась с часовой в одну — роботы, видимые в окно, прекращали свои движения, словно какая-то странная посторонняя сила заставляла их сделать это.
Ежедневно в движениях роботов в течение минуты, следовавшей за полднем, можно было заметить все больше странностей. Ровно через пять дней все роботы на мгновение подняли вверх левые руки, будто приветствуя кого-то в этот миг.
— Левые! Тим, левые! — восхищенно прошептал Уинстон, хватая Тима за руку.
Что он хотел сказать этим?..
Вечером этого дня передатчик Джима работал особенно напряженно. В этот вечер к Джиму Уинстону пришли два члена забастовочного комитета. Они разговаривали несколько часов подряд. Затем Уинстон и Кроунти пошли с ними на заседание комитета, где сейчас царила безнадежность. Двери были заперты — и тихо, вполголоса Уинстон известил комитет о чем-то. Это сообщение заставило членов забастовочного комитета забыть про все заботы, забыть о жалобах рабочих, забыть о безнадежности положения, — и они с новой надеждой прислушивались к взволнованному голосу Джима.
А когда с фабрики раздался хриплый гудок, возвещавший о конце работы, Кроунти сжал кулак и, погрозив им в сторону Восьмой Авеню, где в своем мраморном дворце праздновал победу полновластный хозяин фабрик и положения Джонатан Говерс, пробормотал:
— Подожди! Еще неизвестно, кто выйдет победителем из этой борьбы!
* * *День 7 ноября был такой же мрачный и серый, как и все предыдущие. Забастовка длилась уже двадцать три дня.
А впрочем, это была уже не забастовка, а тяжелая отчаянная решимость голодных рабочих, в семьях которых господствовала безысходность и нищета. С появлением роботов исчезла всякая надежда. Говерс отказался разговаривать с представителями забастовочного комитета. Он передал им через своего секретаря:
— Надеюсь, те требования, которые вы выдвигали до сих пор, теперь устраняются сами собой. Со своей стороны могу сообщить, что работа на фабриках с роботами происходит вполне удовлетворительно. Заменить роботов живыми рабочими можно только при условии снижения заработной платы на пятьдесят центов в день.
Согласится на продиктованные Говерсом условия было невозможно. Но и бастовать дальше казалось также невозможным. На что надеялся забастовочный комитет, который поддерживал надежды рабочих и затягивал дальше эту злосчастную забастовку?..
В одиннадцать часов 7 ноября забастовочный комитет назначил общий митинг возле фабрики, где, как и раньше, дежурила полиция. Из-за стен глухо доносился грохот неустанно работавших машин. Со всех сторон по одному и группами сходились рабочие. Исхудавшие, с изможденными лицами, с потухшими глазами, — они представляли картину полного отчаяния.
Кроунти вместе с Уинстоном был уже возле наскоро сооруженной трибуны. Через каждые пять минут Тим поглядывал на свои часы: нет, стрелка слишком медленно передвигалась по циферблату!
Митинг начался, когда площадь заполнила огромная толпа рабочих. Председатель забастовочного комитета говорил недолго. Смысл его речи был такой:
— Забастовка затянулась. Никто не надеется, что мы победим. Но забастовочный комитет уверен в этом. Последнее слово будет за рабочими. Сегодня забастовочный комитет предлагает всем двинуться организованным походом на Восьмую Авеню. Мы пройдем мимо дворца Говерса, мы напомним ему о себе. Но, если это не поможет, если и после этого похода положение не изменится, забастовочный комитет решил сдать позиции и согласиться на издевательские условия Говерса.