Как вы себя чувствуете в новом качестве? Кажется, лейтенантский мундир вам к лицу, – проговорил Ришелье.
– Я счастлив засвидетельствовать свое почтение и благодарность вашему высокопреосвященству.
– Полно, господин д’Артаньян. Я вызвал вас вовсе не для того, чтобы напоминать вам об оказанном покровительстве. Хотя… вы и впрямь довольно… молоды для вашего чина… И дерзки не по годам…
– В чем заключается моя дерзость, ваша светлость?
– Вам хорошо известно – в чем, – раздельно произнес Ришелье, делая одновременно жест, означающий, что он не собирается продолжать эту тему. – Идет война, господин д’Артаньян. И мне кажется, не подобает такому храбрецу, как вы, проводить время, сражаясь с женщинами, тем более имея на своей стороне численное превосходство, – продолжал кардинал, намекая на казнь миледи, совершенную мушкетерами.
Д’Артаньян молчал, понимая, что Ришелье не ждет ответа.
– Я хочу дать вам шанс отличиться, господин д’Артаньян, – продолжал между тем кардинал. – И не просто отличиться, а, быть может, решить в течение нескольких часов судьбу Ла-Рошели и закончить эту затянувшуюся осаду.
Молодой человек вскинул голову, и глаза его загорелись. Это не укрылось от Ришелье. «Он и впрямь еще очень молод», – подумал кардинал.
Однако это мимолетное наблюдение никоим образом не сказалось на его замыслах. Его высокопреосвященство был холодным и расчетливым игроком. В его шахматной комбинации д’Артаньяну отводилась роль проходной пешки.
– Я весь к услугам вашей светлости, – порывисто произнес д’Артаньян.
Справедливости ради не умолчим о том, что наш гасконец почел за лучшее выказать в этих обстоятельствах свое рвение перед Ришелье, что, впрочем, ему удалось без труда.
– Дело заключается в следующем, – сказал кардинал, приветливым жестом приглашая нашего героя подойти к столу и склоняясь над картой. – Как вам, несомненно, известно, любезный господин д’Артаньян, в осажденном городе начинается голод и рано или поздно Ла-Рошель капитулирует. Однако есть целый ряд соображений стратегического и политического характера, – продолжал Ришелье, легко усмехнувшись, – в силу которых было бы лучше, если бы сдача произошла как можно раньше. Гугеноты до сих пор ждут помощи от Бэкингема – в этом заключается их единственная надежда. Нашим парламентерам, сообщившим о смерти герцога, они не верят, принимая это за военную хитрость с нашей стороны.
Презрительная усмешка снова искривила тонкие губы Ришелье. Побарабанив пальцами по карте, кардинал продолжал:
– Господа ларошельцы упрямы, как все еретики; они поверят только своему единоверцу.
Ришелье остро взглянул на д’Артаньяна.
– Вы, случайно, не протестант, господин д’Артаньян?
– Мой отец и моя матушка добрые католики, ваше высокопреосвященство, и воспитали меня в католической вере.
– Это прекрасно, сударь. Но для блага Франции вам придется совершить отступничество, впрочем, я надеюсь, непродолжительное. Не беспокойтесь, господин д’Артаньян, – добавил Ришелье, заметив, что гасконец собирается что-то сказать, – я отпущу вам это невольное прегрешение.
Кардинал снова улыбнулся.
– Ваше высокопреосвященство, могу ли я спросить?
– Спрашивайте, господин д’Артаньян.
– Судя по всему, мне уготована роль лазутчика?
Ришелье слегка нахмурил брови, и это не скрылось от нашего гасконца.
– Я бы назвал это иначе, сударь. Вам просто надо открыть глаза осажденным на истинное положение вещей.
– Я понимаю это, ваше высокопреосвященство. Но для того, чтобы мне поверили, я должен буду сыграть чужую роль.
– Я всегда не сомневался в том, что вы чрезвычайно сообразительны, господин д’Артаньян.