– Почему вы говорите в прошедшем времени? Ла-Рошель не сдалась на милость победителей и не собирается этого делать, – живо отвечал комендант.
– Я и сам вижу тяжелое положение Ла-Рошели, простите мою прямоту, господин комендант, – почти бедственное положение, – продолжал д’Артаньян, намеренно оставляя без внимания вопрос коменданта. – Я понимаю, что ваш интерес ко мне вызван насущными нуждами и необходимостью быть готовыми к отражению вражеского удара. Конечно, это и только это заставляет вас удерживать меня здесь, вместо того чтобы предложить пострадавшему от шторма и кораблекрушения путешественнику отдых и кров над головой.
– Да-да, это именно так, – по-прежнему хмурясь, отвечал комендант. – Однако вернемся к нашей теме. Как вы оказались в Портсмуте и почему вы употребили прошедшее время, упоминая о лорде Бэкингеме?
– Если вы не против, господин комендант, я буду отвечать на ваши вопросы по порядку.
– Вы предвосхитили мое желание, господин де Кастельмор.
– Несколько лет назад я покинул родительский дом и отправился в Париж, чтобы поступить на королевскую службу. Вам, по-видимому, известно, сударь, что гасконские дворяне пользуются заслуженной репутацией отличных воинов далеко за пределами своей родины.
– Я готов повторить свои слова, господин де Кастельмор. В рядах защитников города тоже есть гасконцы, и все они – храбрецы!
Д’Артаньян отвесил легкий поклон и приготовился продолжать.
– Итак, господин де Кастельмор?
– Итак, мне удалось поступить в гвардейскую роту господина Дэзэсара, но…
– Вы остановились. Что же было дальше?
– Вскоре у меня начались неприятности.
– Чем же они были вызваны?
– Я увидел, что в Париже, а следовательно, и во всей Франции, распоряжается отнюдь не его величество король, а кардинал.
– Это и так всем известно. Король никогда не стал бы осаждать Ла-Рошель по собственной воле.
– Что вы хотите, сударь, от восемнадцатилетнего юноши, который только что прибыл из провинции?!
Посмотрев на коменданта, д’Артаньян понял, что слишком переусердствовал в своем самоуничижении. Гасконец со смиренным выражением лица во Франции Людовика XIII был таким же редким явлением, как летний снегопад в наши дни.
– Однако самым неприятным оказалось то, что большинство моих сослуживцев оказались католиками, в то время как меня родители воспитывали в протестантской вере. И это неудивительно, так как мой почтенный родитель был боевым товарищем нашего государя Генриха Наваррского, который и даровал нам Нантским эдиктом то, что теперь хочет отобрать нынешний кардинал, – свободу исповедовать веру своих предков и не подвергаться при этом риску быть истребленным за то, что ты называешься еретиком, – продолжал д’Артаньян, мысленно обращаясь к небесам с просьбой простить ему это прегрешение.
Впрочем, читатель уже имел случай убедиться в том, что наш герой не отличался особой набожностью, а тем более осведомленностью в богословских вопросах и тонкостях, и поэтому сам не очень хорошо понимал различий между католицизмом и протестантизмом, которые, по его мнению, сводились к тому, что несчастные гугеноты поют по-французски те же самые псалмы, какие католики поют по-латыни. Такой взгляд на проблему встречался в те времена не слишком редко среди дворян и третьего сословия, и как, может быть, помнит благожелательный читатель, этого же мнения придерживался и славный Портос.
– Как вы понимаете, моя протестантская вера сильно осложняла мою жизнь в Париже. Особенно тяжелым сделалось мое положение, когда в стычке я тяжело ранил одного из любимых гвардейцев кардинала.