– Как могла произойти столь вопиющая нелепость? Вот к чему приводит излишняя торопливость – fectina lente[20] , любезный!
– Мне не хотелось говорить, ваше высокопреосвященство, но… мне доложили, что покойный дю Пейра преследовал именно того, кого мы имели в виду…
– Объяснитесь, отец Жозеф! – сказал кардинал резко.
– Дю Пейра выследил того самого человека, который посетил особняк на улице Мюрсунтуа в Туре. Того самого человека, которого он неудачно пытался арестовать тогда и который скрылся от погони днем позже. Того человека, наконец, который не умер вчера за Люксембургом, хотя, по всем обстоятельствам, должен был погибнуть, но сам отправил на тот свет дю Пейра.
– И это был?
– Это был лейтенант королевских мушкетеров д’Артаньян.
Кардинал задумался.
– Тут что-то не сходится, – тихо проговорил он после долгого молчания. – Тот провел нас с помощью францисканского монаха. Он наверняка побывал в Туре и встретился с герцогиней – ведь ваши люди упустили ее в монастыре урсулинок…
– И тем не менее, ваше высокопреосвященство, дю Пейра передал мне, что он выследил интересующее нас лицо и собирался осуществить план, когда этот мушкетер будет возвращаться с дежурства. Он был абсолютно уверен в том, что это именно тот человек, который ускользнул от него в Туре.
На лицо Ришелье легла глубокая тень.
– Неужели он тоже знал?.. – прошептал он.
– Вы что-то сказали, ваше высокопреосвященство?
– Нет, – сказал кардинал. – Нет, ничего. Acta est fabula[21] , ничего не исправишь. Вы можете идти.
– А тобою, гасконец, я займусь всерьез, – прошептал кардинал, когда остался один. – Сначала я доберусь до твоего приятеля в сутане, а затем и до тебя. И если ты замешан в заговоре…
Ришелье не закончил фразы, но усы его снова воинственно топорщились, подобно пикам швейцарских гвардейцев.
Глава тридцать пятая
О том, как д’Артаньян следовал природе
Армия, предводительствуемая королем и кардиналом, снова выступала в поход. Мы уже кратко описали историческую подоплеку событий, из чего читателю ясно, что делать этого вторично мы не намерены.
Мушкетеры последовали за его величеством. Д’Артаньян же, приговоренный эскулапами к постельному режиму, оставался в Париже.
При расставании Атос уверил д’Артаньяна в том, что ему не следует слишком огорчаться по этому поводу:
– Вот увидите, любезный друг, если мы полтора года провозились с полумертвыми от голода ларошельцами, то теперь дело затянется и подавно. Вы скоро присоединитесь к нам, и вам еще основательно успеют надоесть все наши марши и контрмарши.
Они обнялись на прощание.
Проводив Атоса, д’Артаньян позвал Жемблу и приказал ему почистить мушкет и отполировать шпагу.
– Ты будешь заниматься этим каждый день, чтобы не потерять форму, – сказал он.
Раны, которым наш гасконец сгоряча не придал большого значения, оказались весьма серьезными. Потерявшему много крови, ослабевшему д’Артаньяну оставалось лежать в постели и утешать себя тем, что дело могло окончиться значительно хуже.
Мы не беремся утверждать, знаком ли был мушкетер со знаменитым изречением своего соотечественника и современника Декарта «Cogito, ergo sum»[22] , но если наш герой и находил в этих словах источник дополнительного утешения, то, памятуя об отношении его к латыни, мы беремся предположить, что повторял он этот тезис по-французски.
Его высокопреосвященство действительно направил к постели больного своего врача, при виде которого лекарь г-на де Тревиля посоветовал д’Артаньяну скорее послать за священником для исповеди, так как, по его словам, отныне он слагает с себя всякую ответственность за его, д’Артаньяна, здоровье.
Врачебные консилиумы у его постели живо напомнили д’Артаньяну те дуэли, участником которых ему довелось побывать. Только вместо острых шпаг эскулапы использовали не менее остро отточенные языки.