- Уходите, благородный Седрик,- сказал Ательстан,- не упускайте такого случая.Ваше присутствие там, вне стен этого замка, воодушевит наших друзей и ускорит наше спасение, а если вы останетесь здесь, все мы пропали.
- А разве там,за стенами,есть надежда на выручку?-спросил Седрик,взглянув на шута.
- И ещё какая надежда!-воскликнул Вамба.-Да будет вам известно,что,натянув мой балахон,вы одеваетесь в мундир полководца. Пятьсот человек собралось под стенами этого замка,и сегодня я был одним из главных предводителей. Моя дурацкая шапка сошла за каску,а погремушка- за маршальский жезл. Вот увидим, много ли они выиграют,сменив дурака на умного человека. Право, я боюсь, как бы они, разжившись премудростью,не потеряли храбрости. Итак, прощай, хозяин, будь милостивее к бедному Гурту и сжалься над его собакой Фангсом,а мой колпак повесь на стену в Ротервуде, в память того, что я отдал свою жизнь за хозяина как верный… дурак.
Последнее слово он произнёс как-то двусмысленно- не то серьёзно, не то в шутку. Слёзы выступили на глазах у Седрика.
- Память о тебе будет жить,- сказал он, - пока верность и любовь будут в чести в этом мире. Если бы я не думал, что найду средства спасти Ровену и тебя,Ательстан, да и тебя тоже,мой бедный Вамба, я бы не дал уговорить себя на такое дело.
Они переоделись, но тут у Седрика возникло новое затруднение.
- Я никаких языков не знаю,кроме своего родного наречия да нескольких фраз по-нормански; как же я буду выдавать себя за настоящего монаха?
- Вся штука в двух словах,- сказал Вамба.-Что бы ни говорили тебе,отвечай: «Pax vobiscum!»При встрече или прощаясь,благословляя или проклиная,повторяй: «Pax vobiscum!» - и всё тут. Для монаха эти словечки так же необходимы, как помело для ведьмы или палочка для фокусника. Произноси только низким голосом и с важностью: «Pax vobiscum!» - и против этого никто не устоит. Стража ли, привратник, рыцарь или оруженосец, пеший или конный - безразлично: эти слова на всех действуют как заклинание.Если меня завтра поведут вешать (что ещё очень сомнительно), я непременно испытаю силу этих слов на палаче.
- Коли так,- сказал Седрик,- я мигом превращусь в монаха. Pax vobiscum! Надеюсь, что запомню этот пароль.Благородный Ательстан, прощай… Прощай и ты, мой бедняга. Сердце у тебя такое, что стоит любой здоровой головы. Я вас выручу либо возвращусь и умру вместе с вами. Державная кровь саксонских королей не прольётся, пока моя собственная кровь ещё течёт в жилах. Не дам волосу упасть с твоей головы, мой добрый слуга, рисковавший своей жизнью, чтобы спасти хозяина, хотя бы пришлось ради этого пожертвовать своей жизнью. Прощай.
- Прощайте, благородный Седрик!- сказал Ательстан.- Помните, что монахи никогда не отказываются закусить, если им предложат подкрепить силы.
- Прощай, дядюшка!- прибавил Вамба.- Не забывай pax vobiscum.
С такими напутствиями Седрик отправился в путь. Ему очень скоро пришлось испробовать силу магических слов, которым научил его шут. Пробираясь низким сводчатым коридором к большому залу, он вдруг увидел перед собой женскую фигуру.
- Pax vobiscum! - сказал мнимый монах, пытаясь поскорее пройти мимо.
- И вам, преподобный отец! - ответил ему нежный женский голос.
- Я немножко глух, - отвечал Седрик по-саксонски и проворчал себе под нос: - Чёрт бы побрал дурака и его pax vobiscum! В первый раз выстрелил - и сразу же промахнулся.
Однако в те времена довольно часто случалось, что духовные лица плохо разумели по-латыни, и собеседница Седрика отлично знала это.
- Прошу вас, преподобный отец,- продолжала она уже по-саксонски, - будьте милосердны, навестите раненого пленника и преподайте ему утешение. За это доброе дело ваш монастырь получит щедрое подаяние, какого ещё никогда не получал.
- Дочь моя,- отвечал Седрик в великом смущении,- мне нельзя оставаться в этом замке и терять время на исполнение обычных моих обязанностей. Я должен уйти как можно скорее. Жизнь и смерть многих зависит от этого.
- Отец мой,молю вас во имя обетов, которые вы на себя приняли, не покиньте несчастного, не откажите ему в своих советах и помощи!- продолжала просительница.
- Чтоб меня чёрт побрал и засадил в Ифрин заодно с душами Одина и Тора, - проговорил в раздражении Седрик.
Он, вероятно, произнёс бы ещё несколько фраз в том же духе, но их беседа была прервана грубым голосом Урфриды- той старухи, что жила в уединённой башенке.
- Что это значит, милочка?- обратилась она к собеседнице Седрика.- Так-то ты платишь мне за мою доброту, за то, что я позволила тебе выйти из темницы? Святого человека довела до того, что он начал ругаться, чтобы избавиться от приставаний еврейки!
- Еврейки!- воскликнул Седрик,придираясь к случаю, чтобы как-нибудь улизнуть от обеих. - Дай мне пройти, женщина! Не задерживай меня. Я только что исполнил святой долг и не хочу оскверняться.
- Иди сюда,отец мой,- сказала старуха.- Ты не здешний и без провожатого не выберешься из замка.Поди сюда, мне хочется с тобой поговорить. А ты, дочь проклятого племени, ступай к больному и ухаживай за ним, пока я не ворочусь. И горе тебе, если осмелишься ещё раз уйти оттуда без моего разрешения!
Ревекка скрылась.Урфрида,уступая её мольбам, позволила ей уйти из башни, а затем приставила её ухаживать за раненым Айвенго. Ревекка хорошо понимала, какая опасность угрожает пленным,и не упускала ни малейшего случая что- нибудь сделать для их спасения.Услышав от Урфриды,что в этот безбожный замок попал священник, она надеялась на его защиту заключённых. Для этого она и поджидала в коридоре мнимого монаха. Но мы видели, что попытка её кончилась неудачей.
Глава XXVII
Когда Урфрида криками и угрозами прогнала Ревекку обратно в комнату больного,она насильно потащила за собой Седрика в отдельную каморку и, войдя туда, крепко заперла дверь. После этого она достала с полки флягу с вином и два стакана, поставила их на стол и сказала скорее тоном утверждения, чем вопроса:
- Ты сакс, отец мой?- заметив, что Седрик не торопится с ответом, она продолжала:- Не спорь, не спорь. Звуки родного языка сладки для моих ушей, хотя и редко я их слышу, разве только из уст жалких и приниженных рабов, на которых гордые норманны возлагают лишь самую чёрную работу в этом доме. А ты сакс,отец,и хотя служитель божий, а всё-таки свободный человек. Приятно мне слушать твою речь.
- Разве священники из саков не заходят сюда?-спросил Седрик.- Мне кажется, их долг - утешать отверженных и угнетённых детей нашей земли.
- Нет, не заходят,- отвечала Урфрида, - а если и заходят, то предпочитают пировать за столом своих завоевателей,а не слушать жалобы своих земляков.Так по крайней мере говорят о них, сама-то я мало кого вижу. Вот уже десять лет, как в этом замке не бывало ни одного священника, исключая того распутного норманна, который был здесь капелланом и по ночам пьянствовал вместе с Реджинальдом Фрон де Бефом.Но и он давно отправился на тот свет давать богу отчёт в своей пастырской деятельности. А ты сакс, да ещё саксонский священник, и мне нужно задать тебе один вопрос.
- Да, я сакс,- отвечал Седрик,- но недостоин звания священника. Отпусти меня, пожалуйста! Клянусь, что я вернусь сюда или пришлю к тебе другого духовника, более меня достойного выслушать твою исповедь.
- Погоди ещё немного,- сказала Урфрида,- скоро голос, который ты слышишь, замолкнет в сырой земле.Но я не хочу уходить туда без исповеди в своих грехах, как животное. Так пусть вино даст мне силы поведать тебе все ужасы моей жизни.
Она налила себе стакан и с жадностью осушила его до дна, как бы опасаясь проронить хоть одну каплю. Выпив вино, она подняла глаза и проговорила:
- Оно одурманивает,но ободрить уже не может.Выпей и ты, отец мой, иначе не выдержишь и упадёшь на пол от того, что я собираюсь рассказать тебе.
Седрик охотно отказался бы от такого зловещего приглашения, но её жест выражал такое нетерпение и отчаяние,что он уступил её просьбе и отпил большой глоток вина. Словно успокоенная его согласием, она начала свой рассказ.
- Родилась я,- сказала она,- совсем не такой жалкой тварью, какой ты видишь меня теперь,отец мой.Я была свободна,счастлива,уважаема,любима и сама любила. Теперь я раба, несчастная и приниженная. Пока я была красива, я была игрушкой страстей своих хозяев, а с тех пор как красота моя увяла, я стала предметом их ненависти и презрения. Разве удивительно, отец мой, что я возненавидела род человеческий и больше всего то племя, которому я была обязана такой переменой в моей судьбе? Разве хилая и сморщенная старуха, изливающая свою злобу в бессильных проклятиях,может забыть, что когда-то она была дочерью благородного тана Торкилстонского, перед которым трепетали тысячи вассалов?