Оставь меня в покое, Мари! Ален уже достаточно взрослый, чтобы знать.
Ясное дело, жена опять пыталась заставить его замолчать.
- Жозеф Бург знал вашего отца лучше, чем кто-либо. Это все, что я могу вам сказать. Он сделает как захочет. Что же касается меня...
Он не закончил, и за его словами последовало долгое молчание. Бург ел пирог, запивая красным вином. Он по-прежнему внимательно смотрел на молодого человека.
- Сколько вам лет?
- Через месяц будет семнадцать. Мари Фукре, казалось, говорила ему: "Он еще слишком молод!"
- И вы довольны, что работаете?
- Даже если б кто-нибудь предложил мне платить за мое обучение, я отказался бы вернуться в коллеж.
- Почему?
Вопрос был поставлен ясно, резко, как все, что говорил этот маленький худой человек.
- Потому!
Он сам не мог объяснить этого. Потому что теперь он наконец чувствовал, что живет в толпе, как другие, а не блуждает где-то вне толпы. Потому что "У трех голубей"... Но нет - это сложнее! Он был бессилен объяснить то, что чувствовал, и готов был плакать, сознавая свое бессилие.
Ему бы так хотелось быть наравне с ними, чувствовать себя так же уверенно!
- Итак, вы предпочли остаться один? Он пробормотал, сам как следует не понимая смысла произносимых им слов:
- Да. С моим отцом.
- В таком случае вам придется еще раз прийти сюда.
- С большим удовольствием.
- Потому что мне надо будет многое вам рассказать. Ален доверял ему. Он доверял этому человеку, несмотря на его резкий тон.
Теперь оба Фукре, и муж, и жена, отошли на второй план. Они как бы уступили место этому маленькому худому человеку, как будто он один имел право говорить.
- А вы не боитесь?
- Чего?
- Чего бы то ни было.
- Я хочу...
Он чувствовал, что невозможно, соблюдая приличия, выговорить то, что желал. Ему хотелось сказать: "Я хочу знать своего отца. Я хочу делать то, что он желал бы. Всех остальных я ненавижу".
Да, свою сестру! Своего брата! Свою мать? Он впервые заметил, что ему хотелось сказать "да". Ему было стыдно, но он ничего не мог поделать. И тетю Жанну, и дядю, и двоюродного брата. Ален вспоминал об их бегстве после похорон и цеплялся за этого человека, за Эжена Малу, за своего отца, которого знал так плохо, даже почти не знал, и на которого все яростно набрасывались.
На глазах у него появились слезы.
- Я их ненавижу, - сказал он, сжав кулаки.
- Вы должны приехать ко мне. Я не имею права бывать в городе, так что прядется уж вам побеспокоиться. Лучше ни при ком не произносить моего имени, ни при ком.
Он колебался, но тут же, глядя в глаза мальчика, произнес:
- Запомните, Жозеф Бург. Десять лет каторги. Срок продлен на десять лет. Бежал из Кайенны благодаря Эжену. Я хочу сказать: благодаря Эжену Малу. Десять лет в Гаване. Об этом я расскажу вам в другой раз. А потом Эжен нашел способ вызвать меня сюда.
Взгляд у него был тяжелый, очень тяжелый.
- Это не слишком тягостно для вас, Ален?
- Я не понимаю, что вы имеете в виду.
- Вам не хотелось бы от нас уйти?
- Нет.