— Я?!
Не прошло десяти минут с тех пор, как Люпэн и барон впервые встретились, а поединок уже начался. Обвинение было высказано, точное, резкое, беспощадное.
Он повторил:
— Вы сами, снабженный фальшивой бородой и парой очков, сгорбившись пополам, как глубокий старик. Короче говоря. Вы, барон Репстейн; и это Вы, по весомой причине, о которой никто и не подумал, ибо если это дело не было бы задумано Вами лично, оно осталось бы необъяснимым. Поскольку же баронессу убили Вы, чтобы избавиться от нее и тратить Ваши общие миллионы с другой женщиной, поскольку Вы убили также управляющего Лаверну, дабы устранить опаснейшего для Вас свидетеля… О, в таком случае все находит объяснение!
Барон, который в начале разговора стоял, наклонившись к незваному гостю, с лихорадочной жадностью ловя каждое его слово, — барон теперь выпрямился и глядел на Люпэна, будто перед ним действительно был безумец. Когда же тот окончил свою речь, он отступил на два или три шага, словно для того, чтобы произнести слова, которые, в конце концов, так и не прозвучали. Затем он направился к камину и позвонил.
Люпэн не пошевелился. Улыбаясь, он ждал.
— Можете ложиться спать, Антуан, — сказал барон появившемуся слуге. — Я провожу мсье.
— Тушить ли свет, мсье?
— Оставьте его в вестибюле.
Антуан ушел. А барон, вынув из письменного стола револьвер, вернулся к Люпэну, положил оружие в карман и спокойно объявил:
— Простите, мсье, за эту маленькую предосторожность, к которой я принужден на тот маловероятный случай, если Вы действительно — сумасшедший. Нет, конечно. Вы не сумасшедший. Но вы пришли сюда с целью, которую я не в силах понять, и бросили мне такое невероятное обвинение, что мне хотелось бы непременно узнать его причину.
Его голос выдавал глубокое волнение; печальные глаза, казалось, наполнились слезами.
Люпэна охватила дрожь. Неужто он ошибся? Гипотеза, подсказанная ему интуицией, покоилась на хрупкой основе незначительных фактов; неужто она оказалась ложной? Но тут его внимание привлекла деталь: в разрезе жилета он заметил острие булавки, воткнутой в галстук барона, и убедился таким образ ом в ее необычной длине. Золотой стебелек, к тому же, был трехгранным и представлял своего рода кинжал, очень тонкий и изящный, но в опытных руках — смертельно опасный.
Теперь Люпэн уже не сомневался в том, что именно эта булавка, украшенная великолепной жемчужиной, стала тем оружием, которое пробило сердце несчастного Лаверну.
Он тихо сказал:
— Вы дьявольски сильны, господин барон.
Сохраняя серьезный вид, барон по-прежнему молчал, словно ждал объяснений, на которые имел несомненное право. Несмотря на все, его поведение все еще смущало Люпэна.
— Да, дьявольски сильны. Так как вполне очевидно, что баронесса, реализовав Ваши ценности, действовала по Вашим же указаниям, точно так же, как в тот день, когда взяла, будто для покупки, драгоценности княгини. Вполне очевидно также, что женщина, вышедшая из Вашего дома с дорожной сумкой, была не Вашей женой, но сообщницей, вероятно — любовницей, и эта Ваша любовница намеренно увлекает за собой через всю Европу целый хвост преследователей, возглавляемых нашим добряком Ганимаром. Комбинация, надо сказать, замечательная. Чем рискует эта женщина, поскольку разыскивают не ее, а баронессу? И кого стали бы искать, кроме баронессы, поскольку Вы назначили премию в сто тысяч франков тому, кто найдет именно Вашу жену? О! Сто тысяч франков, доверенных нотариусу, — какой гениальный ход! Господин, депонирующий сто тысяч франков у нотариуса, не может лгать. И разыскивать продолжают баронессу. И предоставляют Вам возможность спокойно доделать свои делишки, подороже продать Ваших скакунов, обстановку особняка, получше подготовиться к бегству. Боже, как это все нелепо.
Барон не дрогнул.