Солдаты из пограничного отряда, поднятые по тревоге, закроют все проходимые и непроходимые черные тропы, умело замаскировавшись, замрут, застынут в ожидании, чутко вслушиваясь в шорохи, отыскивая среди них тот единственный, который рождает шаг человека.
Стриженой знал, как редко случается на границе задержать настоящего матерого нарушителя. Иной прослужит всю жизнь, но так и не столкнется с человеком, который долгие годы готовился к переходу. Асы разведки не каждый день прорывают границу. Но ты готовишься к этой встрече всю жизнь и, если настал твой час, отдаешь всего себя борьбе, поиску, схватке.
— Агальцов… — сказал Гомозков, нарушая раздумья командира.
— Где?
— Справа, в сорока метрах от поворота.
Капитан приказал остановиться и выскочил из машины. На темной стене леса тускло мерцала яркая точка. — «Курит!»
Капитан выслушал доклад подошедшего пограничника, спросил:
— Курили?
— Курил, товарищ капитан, — опустил голову солдат, — захолодился на одном месте, — вода кругом.
— Гомозков, займитесь следом… А вы… — Стриженой смерил Агальцова строгим взглядом, — покажите место, где видели шаровую молнию.
— Есть…
Агальцов повел рукой в сторону болотца.
— Сперва она пришла от границы, а дальше — я не видел.
— Какая она была, когда вы ее обнаружили? Опишите…
— Когда увидел, вроде как фара у «газика», только больше в размерах и поярче. Туман был, товарищ капитан… Много не увидишь. Хотя по манере все это напоминает Клода Моне, знаете, есть такой французский художник. Так вот, у него Нотр-Дам написан в сплошном тумане, получилось вроде видения, ирреально все — вроде есть и вроде пригрезилось.
— А если без Моне, — усмехнулся капитан, — не пригрезилась вам, Агальцов, эта самая молния?
— Никак нет. Я в том месте, где молнию засек, лес обследовал. Деревья в округе подпалены… Слышите, пахнет…
«Вот тебе и первогодок, — подумал Стриженой, — и с обонянием у него полный порядок, и времени даром не терял». Во влажном воздухе стойко держался запах горелого дерева. Подошедший Гомозков доложил:
— След часовой давности, товарищ капитан, размер обуви сорок три, сапоги с подковами, новые. Рост нарушителя за метр восемьдесят пять, вес… вес за сто сорок, товарищ капитан, остальное только Мушкету известно.
— Так… Говоришь, с подковами сапожки. На счастье подковки приколотили, Гомозков, а? И вес… А может быть, нес он что-нибудь… След нужно искать, Глеб. По ручью ведь пошел.
— По ручью, товарищ капитан.
— Значит, где-нибудь выйдет. Возьмешь Агальцова и вверх. Я еще побуду здесь. И вниз спущусь…
— «Попрыгунчик», товарищ капитан?
— Не знаю, Гомозков. Нужно посмотреть, что на КСП в ложбине. Держи связь с заставой. Там Недозор…
— Есть держать связь с заставой.
Агальцов и Гомозков с Мушкетом неслышно растаяли в тумане.
ГОМОЗКОВ И АГАЛЬЦОВ
Теперь они бежали, отстав друг от друга на добрую сотню метров. Впереди Гомозков с Мушкетом на длинном поводу, за ним худой, жилистый Агальцов.
Собака взяла след, едва пограничники прошли полкилометра вверх по ручью. Два часа без передышки шел поиск. И вот надо же: Мушкет потерял след, кружил по поляне с тремя стогами сена, тыкался носом то в один стог, то в другой, жалобно скулил, потом сел вывалив язык и тяжко дыша, словно бы моля об отдыхе.
— Ищи, Мушкет, ищи!.. Ну, Мушкетик, милый, уйдет ведь он!..
Гомозков уговаривал собаку, поглаживал ее мокрую голову.
Далеко, в горах высверкивали молнии, здесь в долине ровно шумел дождь.
— Что? — выдохнул подбежавший Агальцов.
— Похоже, Мушкет след потерял, — угрюмо отозвался проводник.
Агальцов сразу поскучнел.
— Значит, спрашиваем — отвечаем… Как звали моего предка, который жил при Иване Грозном? Ответ — Лифантием…
— Ты бы лучше осмотрел местность, чем трепаться, — не то приказал, не то попросил Гомозков.
— Ладно. Я сейчас залезу вон на ту сосенку и гляну разок на синий город Севастополь.
Агальцов слыл мастером турника. Вскоре его жилистое тело замелькало где-то возле самой вершины.
Гомозков присел на поваленный бурей старый дуб.
Надежда, что Мушкет снова возьмет след, не оставляла следопыта. Дождь, конечно, мешает собаке, но и что-то еще. Ведь след-то свежий.
Гомозков знал, на какие ухищрения идут нарушители, чтобы замести след. Табак, рассыпанный на тропе, — самое простое. Гомозков встал, потянул ноздрями влажный плотный воздух. Его настораживал сам воздух. В нем таился какой-то запах, незнакомый, совершенно чуждый лесным запахам. Словно жгли здесь недавно, не то пробку, не то…
«Газ, — пришла внезапная мысль. — Вот что мешает Мушкету».
Агальцов шумно спрыгнул на землю.
— В полумиле, курс зюйд-вест, большая поляна и на ней опять же три стожка сена. Надо бы посмотреть…
— Посмотрим. Обязательно. Отдохнем чуток… Мушкет выдохся.
Агальцов удивленно уставился на товарища.
— Здесь он, твой дядя с подковками. И недалеко… Достанем… Ты вот лучше мне скажи, Алеша. Вроде ты и грамотен… Биографии великих людей читал, разные картины видал, а живешь не думая.
— А чего думать, если все понятно… К примеру, на сей момент: Мушкет твой едва плетется, потому что старшина лишний кусок мяса пожалел собачке.
— Потяни-ка своим длинным носом. Потяни как следует…
Агальцов шумно, со свистом вдохнул в себя воздух.
— Чуешь что-нибудь?
— А что? Костром вроде пахнет.
— В котором сжигали пробки из-под «Прасковейского» портвейна…
— Вроде так…
— Значит, не померещилось, — пробормотал Гомозков.
Теперь следопыт был уверен — нарушитель где-то рядом. Он тоже не двужильный, устал и явно сбавил обороты, а чтобы сбить собаку со следа, пустил в ход последнее средство — баллончик с газом.
Гомозков взглянул на Мушкета. Тот зябко вздрагивал всем телом, лежа в кустах, и грустными глазами смотрел на хозяина.
— Нужно идти, — сказал человек собаке, и она послушно встала.
— Еще немного, и мы достанем его, Мушкет. Алексей, смотри в оба, автомат с предохранителя и… тихо. Пойдешь следом, дистанция пятнадцать метров… Вперед…
ГОНДА
Он исходил здесь каждую тропинку еще в детстве. В Мюнхенском центре знали, кого посылать для прорыва границы. Каких только кличек для этого человека не придумывали за рубежом, сколько псевдонимов и фамилий сменил он за четверть века, работая по заданию службы серого генерала Голена на территории Польши и Чехословакии! В сорок девятом с остатками разбитой оуновской банды он бежал из родных мест через территорию Чехословацкой республики, пробрался в Мюнхен и работал в штабе Бандеры. Он и сам иногда забывал свою настоящую фамилию. И имя. Но не было человека на земле, по которой он сейчас шел, кто бы забыл его последнюю кличку Марко-Палач.
Он хорошо знал, как будут действовать пограничники. Ничего нового они не придумают. Заблокируют зону, перекроют дороги, обшарят старый, полуразвалившийся замок. Найдут тело Цацуры, если он не успел уйти обратно и умереть на территории так любимой им Чехословакии. И начнут свой знаменитый прочес. Сеть будет плотной — тут и весь погранотряд, и застава, и дружинники, и местная милиция. Может быть, и еще кто-нибудь. А он не будет торопиться. У него есть время. Продукты. Уютный спальник на гагачьем пуху. А главное — логово, в котором он будет заниматься гимнастикой и спать, строго соблюдая режим, предписанный добродушным веселым немцем по фамилии Веттинг.
В центре позаботились, чтобы он не походил на прежнего Гонду. Две пластические операции — пустяки в сравнении со страхом быть узнанным.
Гонда не доверял никому. Не доверял и не верил. Это стало законом его жизни давно. Может, поэтому он и решился на довольно рискованный шаг — подслушать разговор тощего американца, прикатившего в дом под Мюнхеном перед самой заброской. Он предчувствовал, что разговор пойдет о нем. В тот день Гонда должен был бежать девятнадцатикилометровую дистанцию. Это входило в подготовку к переходу. Веттинг доверял ему и не контролировал. Гонда пробежал половину дистанции и скрытно вернулся к спрятанной в густом лесу вилле. Обмануть охрану не составило большого труда — давно уже он изучил систему постов на подходе к дому. Рисковал ли? Безусловно, он рисковал. Но он хотел знать, что думают о прорыве границы и о нем самом Веттинг и тощий американец. И он полз, затаив дыхание, к распахнутым окнам кабинета шефа мюнхенского отделения разведки Аларда Веттинга, словно переходил границу.
Разговор записался в памяти дословно. Тогда же он узнал фамилию американца — Фисбюри. Впрочем, это могла быть и не настоящая фамилия.
Фисбюри: Я хотел бы повидать агента.