Так, изнывая и не находя себе места, он даже собрался было кому-нибудь уже позвонить, но, вспомнив, что скрывается, что объявил всем бойкот, и представив, что сейчас мучительно долго и в подробностях придется объяснять какому-нибудь Максу или Оле, где он и что с ним случилось, куда это он пропал на целые две недели, а если даже и не придется – ведь Коля наверняка придумал какую-нибудь спасительную легенду, какую-нибудь правильную, приятную, понятную для всех ложь – станет совершенно необходимым принимать их здесь, у себя в палате, с цветами, шутками, смехом, слезами и другими его многими приятелями и знакомыми… и вновь общаться, улыбаться, радоваться, планировать что-то пустое и глупое и развлекаться – снова и снова отвлекаться и отрываться, отрываться от долгожданной такой нынешней действительности: сказочно уютной больничной койки, и его теплого присутствия, и строгого, но нежного его голоса, и строгого, но ласкового его взгляда, – предавая новорожденное «родство», теряя связь, теряя сладостное чувство близости с ним – таким теперь близким, лучшим его другом.
Ко всему прочему, состояние ожидания и волнения усугублялось тем, что в эти сутки на дежурство заступила ненавистная Ивану смена – злобненькая, неопрятная, очкасто-крючковатая медсестра и грубо-властная, неторопливая и несколько мужеподобная ее подруга – Терминатор, как прозвал ее Коля – такие две неприветливые, сухие, суровые, грозные грымзы, с которыми ни чаю не попьешь, ни пофлиртуешь, ни покуришь – в общем, не забалуешь с такими никак.
В конце концов, найдя-таки некий приют, приняв удобное положение в икеевском мягком кресле-трансформере, в котором обычно сидел и работал на своем ноутбуке Николай, и, вытянув ноги на небольшом прямоугольном низком столике, Иван надел наушники и, изолировав громкой музыкой слух от доносившихся из коридора время от времени больничных звуков, то же попытался сделать со зрением, уткнувшись в альбом – подробное, тяжелое, на качественной дорогой бумаге собрание Ньютоновских[27] сочинений, известных эпатажных работ в присущем автору «ню» стиле.
Иван не заметил, как открылась входная дверь, и увидел Николая, только когда тот стоял уже перед ним с недовольным и несколько даже свирепым видом, окутанный ароматами ладана, кожи и ветивера.
Сдернув с головы наушники, Иван буквально подскочил из кресла.
– Что ты как свинья-то. Я же ем тут, – пробурчал Николай, выкладывая из рюкзака различные яства.
– Чистые… только надел… – виновато глядя на друга, Иван хотел положить альбом и гаджет на стол.
– Убери… убери куда-нибудь… вон – на холодильник положи, – так же недовольно продолжал Николай.
– Ну чего ты? Почему сердишься?
– Не сержусь я. Устал чего-то сегодня. Задолбали все, – отшвырнув рюкзак в сторону, выдохнул Николай и направился в ванную.
Через несколько минут, вытирая руки бумажным полотенцем, он вернулся к столу, сел в кресло и принялся разворачивать упаковки с едой.
– Ну что ты смотришь на меня, как бандар-лог на удава? Ешь давай, – Николай протянул полусидящему, полустоящему, прислонившемуся к краю кровати Ивану пластиковую ванночку, наполненную толстыми кусками осетрины. И тот, положив ванночку на одеяло, отщипнул небольшой кусок и, не жуя, проглотил, затем, не удержавшись, взял целый и также быстро расправился и с ним.
– Я сделал то, что ты просил, – нарушил через несколько минут молчание Иван.
– Что ты сделал? – с легким удивлением строго спросил Николай, не отрываясь от еды.
– Ну… вчера… ну… Аня… сделала мне кли…
– Шутишь, я надеюсь, – перебил его Николай.
– Нет, – опустил глаза Иван.
– Чудовище… бесстыжее, упертое чудовище, – недовольно покачал головой Николай. – Как же вступило-то тебе, а… Идиот.
– Я? – затравленно глядел на друга Иван.
– Нет – я. Я, Ваня, – натуральный, стопроцентный кретин, понимаешь? – Николай достал из кармана пиджака пачку сигарет. – Все… ладно. Пошли, покурим.
Курить Иван не хотел, не мог и, стоя на лестничной площадке, просто держал зажженную сигарету в руке. Зато Николай, оторвав фильтр, расправился со своей за несколько затяжек и тут же принялся смолить новую.
– Ты чем-то расстроен? – тихо спросил Иван, ему казалось, что руки его друга чуть-чуть дрожат.
– Помолчи немного, пожалуйста, – так же тихо отвечал тот.
Вернувшись в палату, Иван снова отважно шагнул к Николаю и снова попытался поцеловать его.
– Не-е-ет, не так будет, – сказал тот, задирая голову и отцепляя пальцы Ивана от лацканов пиджака.
– Коля…
– Замолчи, я сказал, – Николай подошел к двери и, закрыв ее на ключ, вернулся к совершенно уже растерянному Ивану. – Давай ложись… ложись на пол, – строго приказал Николай, снял пиджак и бросил его в кресло.
Иван повиновался – прилег, облокотившись, на принесенный как-то Николаем для уюта коврик, а через секунду, расстегнув молнию на своих черных кожаных брюках, Николай опустился перед Иваном на колени и стянул с него мягкие серые спортивные штаны, а затем, как тряпичную куклу, перевернул на живот.
– Хочешь сукой моей быть, да, Ваня?
– Сокровищем твоим, – почти прошептал тот, глядя через плечо на друга, который, взяв уже было лежащий на краю стола тюбик с массажным маслом, вдруг резко отшвырнул его подальше на пол.
– Не-е-ет, никакого «зефира-эфира» больше. Никакого, блядь, «мыла», никаких телячьих нежностей, никакой, блядь, больше ласки. Все по-настоящему. Все, по твоим правилам теперь играть будем – без правил! – не на шутку сердился Николай. – Лижи давай! – он приблизил ладонь к лицу Ивана, и тот снова затравленно посмотрел на него. – Ну, я кому говорю! – Николай схватил Ивана за волосы. – Лижи!
Даже если бы хотел, Иван не смог бы сделать то, о чем просил Николай – во рту пересохло, сердце выпрыгивало из груди, а мозг отказывался соображать. Он несколько раз медленно провел языком по ладони и снова испуганно посмотрел на друга, в его ставшие холодными и опасными глаза.
– Не смотри на меня, – снова грубо дернул Ивана за волосы Николай и в ту же минуту придавил красивым, сильным, спортивным телом, а после буквально пропорол, прорвал буквально – не резко, не быстро, но так уверенно и так неожиданно, невероятно и бесконечно – дико так – до черта болезненно и жестко вошел.
– М-м-м-м-м-м, – застонал Иван.
– Молчи, – запечатал его рот Николай. – Тихо, сокровище, – и даже как-то нежно успокаивал мычавшего в ладонь Ивана. – Тихо…
Не успевая формироваться, зародыши мыслей лопались, взрывались в голове у Ивана, и сознание его, и тело – каждый нерв, каждая клетка – весь он был поглощен такими новыми, невыносимыми, острыми ощущениями, одной рукой Иван пытался отцепить ладонь Николая от лица, а другой судорожно сжимал ножку столика.
– Победить меня решил? Как лошадь свою оседлать? Да, Ваня? – с горечью и злобой в голосе вопрошал, не прерывая любовной атаки, Николай. – Хочешь меня? Хочешь меня всего?.. Давай. Бери. Принимай. Вот он я – весь твой. Здесь. Сдаюсь. Сдаюсь, не видишь?! – и продолжал вбивать в Ивана отчаянные признания. В какой-то момент Николай прижался лицом к щеке Ивана, и тот почувствовал, что оно было мокрым от слез. – Что же ты делаешь со мной… что делаешь… – обреченно шептал Николай Ивану в волосы.
* * *Прислушиваясь к звуку льющейся воды, Иван постепенно приходил в себя. Он медленно сел, опершись на руку, и тут же вздрогнул от внезапно донесшегося из ванной шума – сметенные резким движением руки, разлетелись в разные стороны поселившиеся было на полочке под зеркалом туалетные принадлежности: стеклянный стакан для зубных щеток, они же сами, гель для бритья, станок, дезодорант, зубная паста, флостик и другая полезная мелкая всячина.
– Сука! Блядь! Урод! – громко следом донеслись ругательства. Через минуту в комнате появился Николай.
– Ты сердишься? Что я сделал не так? – пытаясь поймать его взгляд, спросил Иван.
– Боже мой, Ваня… – Николай повернул к нему какое-то совершенно незнакомое, искаженное страданием лицом.
– Ну, скажи… ну, не злись… прости меня… Почему ты плачешь, Коля?
– Все… все… – глухо отвечал Николай, пытаясь снова отвернуться, стараясь, казалось, собраться. – Что ты сидишь? Что расселся, как русалка датская[28]? Давай, поднимайся. Вставай уже, Ваня. Пошли, вымыться надо тебе – кровь у тебя и…
– Николай хотел взять Ивана за локоть, но тот отмахнулся.
– Не хочу, – буркнул Иван и посмотрел на Николая немного злыми и очень расстроенными глазами.
– Что за капризы, Ваня? Сейчас ведь уколы придут делать, – строго, но ласково продолжал Николай.
– А мне похуй! – огрызнулся Иван.
– А мне нет. Вставай, давай.