В какой?
Все и так понятно – в артистки!
Разумеется, в Москву… Не в Жмеринку же!
Боже мой! Сейчас вспоминаю и удивляюсь – ну, своей упертой глупости не очень, а вот маминой мудрости и терпению до восхищения. Как она вообще все эти мои фокусы вынесла и вытерпела?!
Мама меня не отговаривала, не приводила совершенно закономерные и весомые аргументы против такого решения. Она сказала: «Вот прямо тебе приспичило в артистки? Ну, давай, доченька, попробуй, чтобы потом всю жизнь не жалеть об упущенной возможности воплотить свою мечту и чтобы не обвинять родителей, что не пустили и отговорили».
И доченька попробовала.
Не поверите – прошла все три тура прослушивания и даже сдала документы в Щепкинское театральное.
И тут….
Что это было – до сих пор не знаю и не понимаю.
Может, Судьба?
Стоим мы так стайкой из трех счастливых девушек, прошедших все туры предварительного прослушивания и уже подавших документы, и подходят к нам две разбитные девицы. Показали мимолетно свои студенческие книжки, представились второкурсницами и принялись объяснять нам «настоящие правила поступления». Дескать, чтобы действительно поступить – надо переспать с кем-то из преподавателей: выбирайте с кем. И – веером перед нами стопку фотографий известных артистов-мужчин…
И я, вместо того чтобы послать барышень подальше и понять, что это чистой воды подстава и развод – вся такая умная-умная, крутая-крутая, язвительная, отвечавшая влет на любую реплику, – развернулась, забрала документы и ушла.
А то! Буду я в этом участвовать! Меня жених в Риге ждет!
Ну, как это назовешь?..
Ни одну из тех девушек – как поступавших, так и разводивших нас – я потом никогда не видела ни в кино, ни в одном из театров Москвы и Питера.
Да и Бог с ними со всеми.
Меня ждала Рига и Вадим!
Любов-в-в-в…
Перед тем как отпустить доченьку в Ригу, мама посадила меня напротив и пояснила, что лучше бы мне свою девичью честь сохранить до замужества, в интимные отношения вступать не торопиться. Да и вообще ни с чем не торопиться…
– Слетай в гости, познакомься с его родственниками, присмотрись к самому Вадиму – и не спеши. Надо все обсудить, решить, подумать. Да и поступить тебе в институт нормальный надо.
Доченька покивала, пропустив все наставления мимо ушей, и вперед – в Ригу!
В очередной раз восхищусь своими родителями и поражусь их мудрости и терпению, особенно маминому, ибо в основном на ее плечи легли все проблемы и тяготы, которые я устраивала самой себе, а заодно – и близким.
Родителям моим Вадим не нравился. Категорически.
Вот не понравился сразу.
– Не твой это человек, – сказал папа.
Мама согласилась с ним молча. Но никто из них – ни папа, ни мама – отговаривать меня съездить к жениху прибалтийскому или выходить за него замуж даже и не пытались.
– Это твоя жизнь, и как бы он нам не нравился, но отговаривать тебя мы не станем. Мы свое мнение высказали, а решать ты будешь сама, – сказала мама.
Да уж, вот тебе и ответственность настоящая во весь рост!
Но я поражаюсь! Как мама все это терпела – то мои поступления на артистки, то эти полеты в Ригу и Москву – я же продолжила поступать в Москве! И они дали мне денег – и на поступление, и на Ригу, – а ведь зарабатывали, как все тогда в стране: не разгонишься. Мама начала подрабатывать репетиторством – брала учеников.
А я летала!
Крым – Москва – Рига, Рига – Крым – Москва… и так далее.
С мечтами о великой актрисе было покончено, и меня попробовали пристроить в институт легкой промышленности на факультет дизайна, который моя любимейшая московская родственница Валюша закончила когда-то сама и имела там хорошие знакомства и какие-то связи.
Однако оказалось, что по знакомству туда тоже не сильно попадешь: конкурс был приличный, не задрипанный институтик какой-нибудь, а вполне серьезный. И главное: надо было сдавать рисунок на вступительных экзаменах.
Какой рисунок?! Я отродясь никогда не рисовала ничего, кроме цветов в детском саду, в глубоком младенческом возрасте. Чертила хорошо, это да, а чтобы рисовать….
Но Валюха выдала мне лист бумаги, карандаши, смастерила что-то вроде натюрморта из скомканной вокруг кувшина дорожки на полу, набросанных вокруг него клубней картошки и яблок, включила настольную лампу, направив ее свет на эту инсталляцию, выключила верхний свет, зевнула и сказала мне:
– Пиши.
Развернулась на диване к стенке и уснула.
А я и писала всю ночь.
Утром она проснулась, протянула руку вниз, где я спала прямо на полу, держа в руке свой рисунок, вытянула у меня из пальцев ватман, посмотрела и вынесла вердикт:
– Нормально, справишься.
Рисунок я сдала на четыре. Представляете?!
И срезалась на остальных экзаменах, не добрав полбалла для поступления.
Но мне было совершенно не до поступлений и остальной ерунды! У меня же – любовь, и я собиралась замуж. Все по-взрослому и серьезно!
В первый раз, прилетев в Ригу, я пережила целый букет потрясений и открытий.
Ну, во-первых, мой любимый Вадим проживал вместе с мамой в старой части города – не той, что совсем уж старинная, а чуть «посвежей», но тоже «сильно исторической». В квартире с потолками метра четыре, с полом из дубовых досок, с высоченными дверными проемами, в доме совершенно уникальной архитектуры.
Во-вторых, и, наверное, в главных, – родня!
О господи! Свекровь!
Я как-то совершенно забыла, что дополнительным пакетом к любимому мужчине прилагаются его родственники, и мама – в первую очередь.
А мама у нас та еще была, я вам скажу! Наполовину латышка, наполовину полячка – Людвика Брониславовна!
И полностью полячка по характеру.
Моим родителям Людвика Брониславовна ответила глубокой взаимностью – я ей не понравилась категорически и целиком. Какая-то русская невестка ее не устраивала абсолютно. Если честно, ее вообще-то никакая невестка не устраивала, одна у нее уже имелась – жена старшего сына, с ней она поддерживала холодный нейтралитет.
Живем порознь, видимся редко – и слава богу!
Кстати, муж ее, отец Вадима и его брата, был со всех сторон русским, так что особо выступать по национальному вопросу Людвика Брониславовна не могла. Да и времена стояли еще глубоко советские – тогда мало кто высказывал свои претензии по этому вопросу. По крайней мере, открыто.
А вот по поводу меня как личности мама Вадима проходилась с удовольствием, огоньком и нескрываемым сарказмом.
– А как это вы, Таня, из артисток в телефонистки скатились?
– Не поступила, – мило улыбалась я в ответ.
– А мы тут думали-надеялись, что с актрисой породнимся…
И впервые в жизни мне приходилось терпеть, улыбаться, помалкивать, что давалось особенно тяжело при моем характере.
А куда деваться? В этой огромной квартире мне выделили место на диване в гостиной, с которого на вторую ночь долгими горячими уговорами я была переведена Вадимом в его комнату на его кровать. На что утром Людвика Брониславовна мимоходом заметила язвительно:
– Ну что, согрешила? Ай-яй-яй, а такие интеллигентные родители, – и, довольно улыбнувшись, отправилась на работу.
Уклад и быт этой семьи настолько отличался от моей, от того, к чему привыкла я, что приходилось все чаще и чаще помалкивать и учиться принимать обстоятельства такими, какие они есть, коль уж я тут в невесты намылилась.
Отношения мамы с сыновьями и братьев между собой больше напоминали соревнования, чем родственную близость. Или мне так по молодости и неопытности казалось…
Вадим позволял себе частенько вступать в препирательства с матерью тоном «кто в доме хозяин» или «я мужик, значит, по определению умней и лучше знаю, что делать». Но Людвика Брониславовна не обращала внимания на его замашки альфа-самца и гнула свою руководящую линию. Дебаты на эту тему происходили между ними каждый день в разной степени интенсивности и накала.
Иногда забегавший в гости старший брат Вадима примыкал то к одной стороне, то к другой, и все вместе они дебатировали еще громче и жарче, частенько продолжая эти разборки за столом с ужином и бутылочкой.
Все это происходило либо рано утром, либо вечером, поскольку все работали.
Практически сразу после возвращения из армии, после поездки Вадима в Крым ко мне, Людвика Брониславовна устроила сына работать на завод. Ах да, я забыла упомянуть, что мой любимый имел вполне уважаемую профессию машиниста-слесаря какого-то там разряда, которую честно получил в ПТУ. Дальше учиться он не намеревался, считал это пустым времяпровождением, аргументируя свою правоту тем, что никто в его семье не имел высшего образования, и жили они при этом всегда в достатке и припеваючи, зная, где, что и как можно стибрить и прибрать и где – выгодно подзаработать своей профессией.
Мама его, например, работала закройщицей в известном в Риге ателье и жила себе вполне шоколадно. Брат – не помню, кем трудился, но несчастным он точно не выглядел, а давно почивший батюшка тоже когда-то имел вполне доходную рабочую профессию.