— Глупа?
Он упустил опасную нотку в ее голосе. Глава клана может и хитрый, смертельно опасный хищник, который с помощью грубой силы правит большей частью Франции, но он по-прежнему просто мужчина.
Бестолковый.
— Валла, чистокровные горгульи, не только одни из самых опасных демонов, которые ходят по земле, но еще они безжалостны, аморальны и рады убивать невинных.
— Я не полная идиотка, Элайджа, — сказала она, специально произнося слова медленно. — Я знаю, что горгульи опасны.
Он сжал челюсти, как будто борясь с желанием схватить ее и перекинуть через плечо, и затащить в свое логово для защиты.
Предсказуемо.
Он будет счастлив только когда запрет ее где-нибудь, чтобы больше не беспокоиться.
— Тогда зачем подвергаешь себя риску?
— Я увидела существо, попавшее в беду, поэтому я сделала то, что, по моему мнению, было необходимо. — Она встретила его горящий взор, не дрогнув. — Кроме того, я не подвергалась опасности. Я выпустила несколько стрел из кустов.
— Думаешь, куст защитил бы тебя от горгулий?
Она убрала прочь его руку, досадуя, что даже когда была в ярости на этого вампира, она все еще жаждала его прикосновения.
— Разговор окончен.
— Валла…
— Нет. — Она ткнула пальцем в его до неприличия красивое лицо. — Я не ребенок, чтобы мне указывали, что я могу или не могу делать.
Холод остался, но в нем больше не ощущалось гнева.
Вместо этого куда более опасная эмоция завихрилась в воздухе, пока он, не отрываясь, изучал ее лицо, заставляя ее сердце, казалось, выпрыгивать из груди.
— Поверь мне, я никогда не принимал тебя за ребенка.
Она открыла, было, рот, чтобы перечислить несметное количество раз, когда он пытался нянчиться с нею, но слова так и остались невысказанными, когда он решительно обхватил ладонью ее лицо и поцеловал ее.
Или же если быть точнее, он поглотил ее.
Она схватилась за его предплечья, когда его язык проскользнул меж ее губ, сплетаясь с ее собственным, в то же время он перемещал ее, пока она спиной не уперлась в стойку…
У него был вкус неприрученной мужской силы и роскошной чувственности. И это вкус моментально стал ее пагубным пристрастием.
Стон вырвался из ее груди, когда его все увеличивающийся от возбуждения орган уперся в низ ее живота, его клыки вытянулись на всю длину.
Тепло разливалось из средоточия ее женственности, окутывая все ее тело негой.
Вот… дерьмо, она просто таяла в его руках.
И она никогда еще не испытывала ничего более поразительного.
Прервав поцелуй, Элайджа скользнул губами по ее полыхающей щеке, а затем вниз по шее, отыскивая чувствительную точку пониже ключицы.
Ее словно пронзило молнией, ее кровь зажглась огнем желания такой силы, какой она даже в мечтах не считала возможной.
В юности она считала страсть — милой, головокружительной эмоцией.
Она, конечно, довольно часто ощущала ее среди мужчин-нимф, которые славились своей красотой. Затем она была похищена работорговцами, и желание стало темным, уродливым и ужасающим.
Чем-то, чего всеми силами следовало избегать. Но сейчас…
Сейчас этот вампир открыл ей физическую потребность настолько захватывающую и всепоглощающую, и интенсивную, что она дрожала от силы пульсирующих в ней чувств.
— Элайджа, — всхлипнула она.
— Хмм.
— Что ты делаешь?
Он усмехнулся, его руки скользнули вниз по ее спине, ныряя под ее футболку, чтобы терзать напряженные мышцы ее живота.
— Доказываю, что рассматриваю тебя не как дитя.
— Но…
Она позабыла, как говорить, когда его руки переместились выше, обхватывая ее обнаженную грудь. У нимф никогда не было надобности носить бюстгальтеры.
— Ох.
Он прижался губами прямо к ее уху.
— Тебе это нравится?
Нравится?
У нее прервалось дыхание, когда его пальцы стали дразнить ее соски, превратив их в твердые шишечки. Пальцы на ее ногах подогнулись, а ее ногти впились в дорогущий шелк его рубашки.
О, Боже. Это было не что иное как рай.
— Я не могу думать, — выдохнула она.
— Bon. — Он провел губами по ее горлу и очертил ими линию ее челюсти. — Просто чувствуй, mon ange.
В этом-то и была проблема. Она чувствовала слишком много всего.
Изысканное касание его пальцев к своей чувствительной груди. Соблазнительно прижатую к низу ее животу его эрекцию. Шелковистое прикосновение его языка к своим губам.
Это было ошеломляюще.
Она задрожала.
— Это безумие.
— Великолепнейшее безумие, — пробормотал он, процеловывая себе путь к той стороне ее лица, которую она всегда оставляла в тени.
Она тут же вынырнула из окутывающего ее чувственного тумана, резкая паника заставила ее упереться руками в его грудь.
— Не нужно.
Элайджа замер, казалось, застигнутый врасплох ее реакцией. Затем он медленно поднял голову.
— Валла, взгляни на меня, — нежно приказал он.
— Я не могу.
— Ты доверяешь мне?
Глупый вопрос. Они оба знали, что он единственный во всем мире, кому она доверяет. И все же она знала, что ее ответ имеет большое значение.
— Да.
— Тогда посмотри на меня, — убеждал он.
Понадобилось много минут, чтобы собрать все свое мужество. Затем, с разочарованным вздохом, она откинула назад голову, чтобы встретить его реакцию с мрачным выражением.
— Счастлив?
Он опустил руки, слегка поглаживая ее шею. Это был жест утешения от вампира.
— Скажи мне, что ты видишь.
— Напрашиваешься на комплименты? — попыталась поддразнить она.
— Я хочу, чтобы ты заглянула мне в глаза.
— Зачем?
— Потому что я хочу, чтобы ты увидела то, что вижу я.
Она обнаружила, что вглядывается в темные, бархатистые глубины его глаз. Не потому, что он повелел. Она больше не принимала приказов ни от кого. Особенно от высокомерного, сексуального, чрезмерно притягательного вампира.
А потому что ей действительно нужно было знать, что он видел, когда смотрел на нее. Жалкую жертву, нуждающуюся в его постоянной заботе? Нимфу со шрамом, которую он жалел? Или Валлу. Женщину, которую он желал?
— Что ты видишь? — прошептала она.
— Сильного, красивого борца, — сказал он, его голос был низким и гипнотическим. Не вампирским контролирующим разум гипнотическим. Просто глубоко убеждающим. — Женщину, которая могла бы легко сломаться, но вместо этого сражалась, чтобы вернуть свою жизнь.
Он замолчал, его пристальный взгляд намеренно изучал белесые шрамы.
— Я восхищаюсь тобой больше, чем ты когда-нибудь могла себе представить.
Рукой она инстинктивно потянулась коснуться изуродованного лица.
— Эти…
Он захватил ее руку, потянув ее пальцы к своим губам.
— Являются свидетельством твоей храбрости.
Она вздрогнула, неосознанно прижимаясь ближе к твердому телу Элайджи.
— Я ненавижу их.
— Потому что они повредили тебе лицо?
Она покачала головой.
— Потому что они напоминают мне…
— Валла? — подтолкнул он осторожно, когда она затихла.
— Мужчин, которые меня обижали.
— Но не они оставили эти шрамы. — Прежде чем она успела остановить его, Элайджа склонил свою голову, чтобы коснуться ртом этих рубцов. — Они стали следствием твоего побега, — прошептал он у ее чувствительной кожи. — Это знаки чести, mon ange. Носи их с гордостью.
Она осталась непреклонной, но не отстранилась. Странно. Она никогда никому не позволяла касаться своего лица.
— Тебе легко говорить, — пробормотала она скорее для того, чтоб сказать хоть что-то, чем чтобы подвергнуть сомнению его слова.
Его реакция была… эпической.
— Легко?
Ледяная сила вернулась, на этот раз, заставив задребезжать ее хрустальную посуду, когда он отдернул голову, демонстрируя смертоносную мощь, пылающую в его темных глазах.
Черты его лица стали жестче, словно его кожа цвета слоновой кости сильнее обтянула его изящный череп и его клыки замерцали ослепительной белизной. Это был уже не очаровательный Элайджа, который мог поцелуем заставить женщину подчиниться и растаять у его ног.
Этот вампир отнял Париж у главы клана, который правил этой территорией больше тысячи лет.
— Думаешь, меня не мучит осознание всего, что тебе пришлось перенести? — прохрипел он, ваза на столе разлетелась вдребезги. — Думаешь, я не отдал бы все что имею, чтобы вернуть время вспять и избавить тебя от этого кошмара?
Она облизала свои пересохшие губы.
— Элайджа.
— Думаешь, я не выследил и не уничтожил каждого из тех ублюдков?
Она моргнула, услышав это суровое признание. И как ей на это реагировать? Лучшая женщина, чем она, несомненно, пришла бы в ужас. Валла достаточно знала Элайджу, чтобы осознавать: уничтожение, о котором он говорил — было медленной, ужасающе болезненной смертью. Но знание того, что ублюдки, мучившие ее так долго мертвы… и что они страдали… что ж, оно ее не ужасало. Она чувствовала себя освобожденной.