– Я на три часа оставлю с вами Дедала, Татьяна Дмитриевна, можно? – сказала она, входя в комнату. – И с вами, Мария Дмитриевна. Мой экзамен не будет длиться дольше, чем у него достанет созерцательности.
Манера говорить у Северины была такая же, как внешность. И точно так же, как во внешности, в этой манере не было ни капли фальши. Вся Северина состояла из необычной естественности так же, как состояла она из света.
– Езжай уж, – махнула рукой Таня. – Говорила же я Ваньке, незачем было няню отпускать. Подумаешь, в садик он пошел!
– Папа не пошел в садик, – тут же уточнил Данечка. – В садик Даня пошел.
– А ты меня, пожалуйста, русскому языку не учи, – строгим тоном заметила Таня. – Я его, к твоему сведению, полвека преподавала. Иди, Северина, иди, – поторопила она.
Как только за Севериной закрылась дверь – вылетел эльф! – Таня обернулась к ребенку и без всякой строгости воскликнула:
– Ты моя радость! Как я по тебе соскучилась!
– Не скучи, ба. Я буду много-много болеть, – заверил ее Данечка.
– Пойдем, умница, я тебя молоком напою. – Таня встала из плетеного кресла, положила плед на его поручни. – С каштановым медом. Выпьешь и выздоровеешь.
Мария пошла в кухню вслед за сестрой и Данечкой. Она успела полюбить их жизнь – эту умную, тонкую, бережную друг к другу жизнь, которой жила семья Луговских со всеми ее разнообразными ответвлениями. Но точно так же она успела понять, что жизнь эта сосредоточена в волшебном круге, очерченном Таниной твердой рукою, и что круг этот, видимо, ее семьей и ограничивается.
Как устроена русская жизнь вне этого круга, Мария старалась не думать. Слишком болезненны были такие мысли. Да и зачем? Завтра она вернется в Париж, и все, что случилось с нею здесь, станет призрачным, словно и не бывшим. Жизнь ее опять войдет в ровное русло, которое она сама для себя выбрала.
Да, она ошиблась, приняв мираж за действительность. Что ж, эту ошибку надо исправить, и только. Видимо, Россия – страна миражей. Во всяком случае, такая Россия, какой она стала теперь. Не могли ведь пройти даром бесконечные годы, когда было сломано столько жизней и когда все глубокое, тонкое, незаурядное уничтожалось безжалостно, просто за то, что оно существует. И вот теперь все это перестало существовать, а то, что осталось – или, может быть, появилось вместо исчезнувшего, – вызывает оторопь и отвращение.
«Домой, – подумала Мария. – И забыть, забыть!»
Глава 4
Париж был погружен в ночь и туман. Из-за тумана все, что источало свет, было окружено радужным ореолом, и казалось, что город состоит из множества колеблющихся разноцветных пятен. Он словно сошел с картины, которая с него же и была написана.
Мария вышла из такси и, запрокинув голову, посмотрела на окна своей квартиры. В гостиной они светились, но не ярко, а так, что можно было понять: включены лишь светильники на полу. У нее было два наполных светильника – белые матовые шары, окруженные живыми цветами.
Только сейчас Мария сообразила, что даже не предупредила Нину о своем сегодняшнем возвращении.
«Совсем голову потеряла! – сердито подумала она. – Все мысли только о себе. Может быть, она не одна, а я ворвусь без всякого такта. Ужасно!»
Она так расстроилась, что с минуту стояла перед дверью подъезда и готова уже была едва ли не провести ночь в отеле. Но потом все-таки решила объявиться. В конце концов, если племянница действительно не одна, то можно ведь пройти к себе в спальню, совершенно ее не побеспокоив.
Несмотря на некоторую тесноту, неизбежную в старом доме, квартира позволяла нескольким людям жить, не мешая друг другу. Из-за этого, наверное, родители и решили когда-то в ней поселиться. Все-таки они сильно друг от друга отличались – и возрастом, и привычками.
На лестнице пахло цветами. Консьержка, которая работала здесь, когда Мария была маленькая, умела за ними ухаживать и выращивала их на подоконниках. А потом это стало традицией – что в их доме всегда выращиваются цветы. И получилось, что цветочный запах сопровождает Марию всю жизнь, и каждый раз, когда она входит в свой дом, он встречает ее родными полутонами.
Сегодня этот запах показался ей нервным, как вино.
Она вошла в прихожую. Свет в гостиной действительно горел, но во всей квартире было тихо.
«Значит, Нина все-таки одна, – подумала Мария. – Может быть, читает, оттого и тишина».
Она включила свет в прихожей, сняла плащ. А когда обернулась, то увидела в дверях, ведущих в комнаты, мужскую фигуру. И, не удержавшись, вскрикнула.
– Не бойтесь, – по-русски сказал мужчина в полурасстегнутой рубашке. – Я не грабитель. Я друг вашей племянницы.
– Да-да, я поняла. – Мария пришла в себя быстро. – Извините меня.
– За что?
– Я должна была предупредить Нину, что вернусь сегодня.
Он промолчал, только посмотрел на нее чуть более внимательно. Потом предложил:
– Давайте я помогу вам внести чемодан. Куда?
– В мою комнату. Спасибо, – ответила Мария.
Он застегнул рубашку – видимо, только что накинул ее, услышав, как кто-то входит в квартиру, – взял чемодан и сказал:
– Меня зовут Феликс.
– Мария Луговская. А где Нина, Феликс?
– С ребенком сидит.
– С каким ребенком? – удивилась Мария.
– С соседским. Здесь рядом художница живет, попросила посидеть с ее ребенком.
– А!.. – догадалась Мария. – Полин Фламель?
– Кажется. Нинка скоро придет.
По дороге в свою комнату Мария увидела через открытую дверь, что на ковре в гостиной разложены странные предметы – большие части какого-то прибора, что ли. Феликс заметил ее удивленный взгляд и сказал:
– Я все это отсюда уберу, не беспокойтесь.
– Нисколько не беспокоюсь. Если сказать честно, я просто очень устала, хочу принять душ, выпить вина и уснуть. Возможно, я не дождусь Нину.
Феликс внес чемодан в спальню и молча вышел.
Мария села на кровать. Она в самом деле устала, хотя перелет из Москвы был совсем не трудный. Просто все, что прежде было потрясением, болью – то, что в разговоре с Таней она назвала ударом в сердце, – теперь превратилось вот в эту тяжелую, бессмысленную усталость.
На столике у зеркала стоял оловянный мушкетер. Папа подарил его Маше на десятилетие и сказал, что он будет ее охранять и принесет ей счастье.
Она подошла к зеркалу. У женщины, смотревшей оттуда, были пустые глаза.
Мария коснулась ладонью мушкетерского плаща, выкрашенного чуть облезшей голубой краской. Потом взяла мушкетера, поставила его к себе на ладонь. Олово было теплое, будто живое. Мушкетер смотрел внимательно и загадочно. Наверное, все-таки это был не бесшабашный д’Артаньян, а мудрый Атос. Когда-то Маша верила, что он действительно принесет ей счастье. Как странно было вспоминать теперь об этом!..
«Надо в самом деле поскорее выпить вина, – подумала Мария, поставив мушкерета обратно на столик. – Усталость пройдет, конечно, пройдет».
Мама любила хорошие вина, и по ее примеру Мария тоже привыкла всегда иметь их в доме.
Она переоделась в халат и пошла в душ.
Ей казалось, что вода хотя бы отчасти смоет усталость, но этого не произошло, и из ванной она вышла в том же подавленном настроении, которое непонятным образом охватило ее сразу, как только она оказалась в родном доме.
Надо было бы, конечно, надеть что-то более пристойное, чем халат, выходя на кухню за вином. Но ощущение усталости все усиливалось и в конце концов усилилось так, что Мария с трудом передвигала ноги, и ей было уже не до того, чтобы заботиться о своей внешности.
«Может быть, Нинин друг уже спит, – подумала она. – Или сидит в гостиной. И в конце концов, я ведь только возьму вино и сразу уйду к себе».
Вино стояло в маленьком темном чуланчике при кухне – туда Мария и направлялась.
Но как только она вошла в кухню, то сразу увидела, что бутылка уже стоит на столе. Рядом с бутылкой сверкал одинокий бокал и лежала дощечка с сырами.
Мария удивленно посмотрела на Феликса.
– Вам не стоило беспокоиться, – сказала она. – Я взяла бы вино сама.
– Так ведь нет его, – ответил он. – Нинка выпила, наверное. Пусто в вашем винном погребе.
Он кивнул на дверь чуланчика. Только теперь Мария заметила, что стоящая на столе бутылка не из ее запасов.
– Но откуда же тогда взялось это? – удивленно спросила она.
– В бар сходил. В тот, что на углу. Плохое?
– Нет, совсем нет. Это хорошее вино. Благодарю вас.
– Не за что.
Он пошел к выходу из кухни.
– Феликс, – сказала Мария, – но если вы все равно не спите, то, может быть, тоже выпьете вина? – И, вежливо улыбнувшись, добавила: – Все-таки, наверное, это правильно, не пить в одиночестве.
– Не знаю, правильно или неправильно, – пожал плечами он. – Но спасибо. Выпью.
Феликс взял из шкафчика еще один бокал, откупорил бутылку, налил вина Марии и себе.
– Я люблю белое, – сказала она. – Мне очень приятно, что вы выбрали именно его.