Когда мы были уже в нескольких шагах от мастерской, Захаржевский выпрямился и гулким сердитым голосом закричал в мастерскую:
- Костэк, иди сюда!
И на этот крик из открытых дверей мастерской на улицу вышел наш старый знакомый и мой недруг Котька Григоренко.
Смуглое лицо его было выпачкано сажей. Он был в таком же грязном брезентовом фартуке, как и старый медник. В огрубелых, изъеденных соляной кислотой руках Котька держал тяжелую кувалду.
Увидев нас, Григоренко несколько смутился, но сразу же, небрежно размахивая тяжелой кувалдой, вразвалку подошел к Захаржевскому.
Пока глухим ворчливым голосом тот отдавал Котьке приказания, мы прошли мимо и завернули за угол.
- Говорят, он от своей матери отказался, - тихо прошептал мне на ухо Петька Маремуха, оглядываясь назад.
- Отказался? А живет-то он где?
- Ты что - не знаешь? - удивился Петька Маремуха. - На Подзамче, у садовника Корыбко. На всем готовом.
- В самом деле?
- Ну конечно. Скоро месяц как живет! - ответил Петька.
- Что бы все это значило?
...Пока мы ходили в кинематограф, отец поснимал со стен фотографии; на обоях всюду - и в спальне и в столовой - виднелись темные квадратные следы. Мы давно не меняли обои, они выцвели от солнца и лишь под фотографиями сохранили свой прежний цвет. Уложив в корзину всю посуду и шесть серебряных столовых ложек, тетка стала опорожнять бельевые ящики комода. Отец снял со стены ходики, отцепил гирю и обернул вокруг циферблата длинную цепочку. Мне стало скучно здесь, в разоренной комнате, и я вышел во двор, чтобы поймать голубей. Я неслышно открыл дверь сарая. Оттуда пахнуло запахом дров. Вверху под соломенной крышей сквозь сон ворковали голуби. По голосу я узнал банточного турмана. Вот и лесенка. Засунув за пояс мешок, я полез по ней к голубям. Почуяв недоброе, один из них, глухо урча, шарахнулся в угол. Ладно, не пугайся, и у Петьки будешь кукурузу получать! Голуби тяжело хлопали тугими крыльями. Я быстро похватал их друг за дружкой, теплых, чистых моих голубей, и с болью в сердце бросил в просторный мешок.
Пока я шел к Петьке Маремухе в Старую усадьбу, голуби возились в мешке, как кошки, урчали, трепыхались, хлопали крыльями. Банточный турман даже стонал от испуга.
Маремуха ждал меня на пороге своего ободранного флигеля. Только я подошел, он сунул мне обернутый тряпками пистолет зауэр, выхватил из рук мешок с голубями и, пробормотав: "Подожди, я сейчас", - метнулся в сарай.
Сидя на теплом камне, я слышал, как Петька щелкнул ключом, открывая замок сарая, как заскрипела под его ногами лестница, как, взобравшись на чердак сарая, он визгливо запричитал: "Улю-лю-лю!"
Мне еще больше стало жаль голубей. Сколько я возился с ними! Как трудно было добывать для них в голодные годы кукурузу и ячмень! В те времена я очень боялся, чтобы их у меня не украли на мясо соседние мальчишки. А теперь я получил только один зауэр. Интересно, отойдет ли ржавчина или останется? Мне очень хотелось развязать бечевку, развернуть бумагу, хоть в темноте потрогать холодный, выщербленный ствол пистолета, пощупать нарезные пластинки на его рукоятке, но я удержался.
Петька вынырнул из темноты неожиданно. Тяжело дыша, он протянул мне пакетик с патронами и, заикаясь, сказал:
- Двенадцать... Можешь не считать...
Когда мы вышли на площадь, Петька дернул меня за руку и, оглядываясь по сторонам, шепнул:
- Васька, а ты знаешь, я слышал, что в той совпартшколе, где ты жить будешь, привидения водятся!
- Смешной, какие могут быть привидения?
- Самые настоящие. Верно, верно. Там белая монахиня по коридорам ходит. Там же монастырь католический был!
- Ну и что с того? В гимназии нашей тоже монастырь был, а привидений никто не видел.
- А в той совпартшколе видели, я тебе говорю!
Снизу от нашего дома к церкви кто-то шел.
- Тише, - цыкнул Петька и дернул меня за локоть.