Он и раньше боялся марша, но тогда страх был смутным, абстрактным, теперь же, устав буквально от первых шагов, он почувствовал, что не выдержит и часа - Маникс был прав. От страха кровь бросилась ему в лицо, он судорожно вздохнул, едва сдерживая крик, кровь отхлынула. Мозг ощупью искал причину, страх отступал; он понял - надо втянуться в ходьбу, и все будет в порядке. Паника прошла, он почувствовал, что дышит свободнее. Полковник вышагивал впереди с уверенностью заводного солдатика. Сквозь собственное дыхание Калвер услышал его голос, такой спокойный, ровный, как будто полковник сидел за письменным столом.
- Мы выступили ровно в девять, Билли. К десяти мы должны быть у шоссе и сделать остановку.
- Так точно, сэр, - ответил майор, - еще раньше придем.
Калвер подсчитал: по штабной карте, которую он знал наизусть, расстояние было пять с половиной километров - на полтора километра больше, чем полагалось по уставу для часового перехода. Это скорей походило на бег. С трудом выдергивая ноги из песка, он ощутил безысходность такую головокружительную, что даже развеселился; он услышал между своими шумными вдохами странный звук не то смешок, не то всхлипывание. Пять с половиной километров - путь от Гринич-Вилледж чуть ли не до Гарлема, утомительный даже на машине. Он измерял в уме эту бесконечную вереницу городских кварталов. Он мысленно брел по надежным, твердым мостовым Пятой авеню, переходил Четырнадцатую улицу, унылые просеки Двадцатых и Тридцатых; в боку у него как будто нож поворачивался, но он все шагал и шагал: на север, мимо библиотеки, еще двадцать кварталов, милю отеля "Плаза", и дальше - по зеленым лужайкам Центрального парка... Мысль остановилась. Пять с половиной километров. А за ними - еще пятьдесят два. Перед мысленным взором возникла фигура Маникса. Калвер спотыкался, смотрел в безжалостную спину полковника и думал: господи, спаси и помилуй.
Они спешили. Ночь спустилась внезапно, как в тропиках; теперь, когда они шли по заболоченному лесу, им светили только фары джипа. Дыхание у Калвера наладилось, но грудь и спина были мокры от пота, и ему хотелось пить. Он испытывал смутное удовлетворение от того, что остальным не легче: он слышал, как сзади из чехлов выдергивались фляги, звякали крышки и задушенно, жадно булькала в чьем-то горле вода; потом донесся сердитый окрик Маникса:
- Отставить, черт возьми! Сказано: берегите воду! Убрать фляги к черту, пока не станем на привал.
Калвер выворачивал шею, пытаясь разглядеть Маникса, но видел лишь тени солдат, бредущих по песку, - неясную двойную цепочку, исчезающую в черном зеве ночи. Сзади что-то крикнул солдат - пошутил, должно быть, - раздался смех, долетел отрывок песни "На старой вершине, оде-етой туманом...". И снова все звуки перекрыл сердитый голос Маникса:
- Можете горланить сколько влезет, но лучше поберегите дыхание. Мне наплевать - болтайте хоть всю дорогу, но если выдохнетесь, пеняйте на себя...
Его голос стал отрывистым и злобным - так командовали, наверно, древние сатрапы и надсмотрщики на галерах. Голос был словно колючая проволока, он жалил, хлестал людей, как кнут, и, хотя пение и разговоры сразу смолкли, Маникс не унимался. А ведь не прошло еще и часа с начала марша. Калвера охватила досада, ему захотелось вернуться назад и утихомирить Маникса.
- А ну подтянитесь, задние! Ши, ты куда смотришь, черт возьми, заставь их сомкнуться! Они отстают, им придется бегом догонять! Слышите, подтянуться, черт возьми! Тебе говорят, Томпсон, ты что, оглох, черт бы тебя взял! Подтянуться, говорю!
Этот голос, грубый и яростный, сопровождал Калвера всю дорогу. И из всей дороги именно первые часы запомнились ему как самые кошмарные, хотя конец принес более изощренные мучения.