Кто же?
— А, это Дезелим, кузнец-оружейник из Измилана!
Я услышал, как сидевшие у огня вскочили и радостно приветствовали вошедших.
— Вы поймали этого глупца? — спросил кто-то.
Я узнал этот голос: он принадлежал толстому пекарю-красильщику из Енибашлы. Интересно — он спрашивал обо мне? Попадись он мне, я бы ему… Ах, если бы мне удалось сжать пальцы в кулак!
— Да, мы его прихлопнули.
Это сказал нищий. Значит, моя пуля его не задела.
— Где эта баранья муха?
Это было уже слишком. Когда немец хочет кого-то обозвать, то называет его «бараньей головой». Турок использует другое слово — «коюнсы», что-то вроде «бараньего парня». Меня же не удостоили даже этого титула, присвоив имя надоедливого насекомого.
Я пошевелил пальцами — они уже сгибались! Значит, я все-таки жив. Кроме того, желания мои были весьма земными: на турецком они выражались тремя словами: «дуймак», «вурмак» и «даяк едирмен», в немецком же имеется хорошее слово «потасовка».
Голова уже не так горела, хотя болела и саднила по-прежнему.
— На лежанке, — ответил нищий.
— Связан? — спросил мужчина, назвавший меня мухой и чей голос был мне знаком.
— Да, но в этом нет необходимости.
— Почему?
— Он мертв.
Голоса затихли. Через какое-то время я услышал громкий приказ:
— Покажите мне его.
Они подошли ко мне, и нищий произнес:
— Вот он.
Чья-то рука легла мне на лицо и какое-то время оставалась в таком положении, она пахла сапожным варом и кислым молоком. Так, значит, обоняние я не утратил. Следовательно, я умер не до конца. Затем тот, кто стоял рядом, заявил:
— Холоден, как смерть.
— Пощупайте ему пульс! — раздался голос пекаря. Рука с запахом молока и ваксы оторвалась от моего лица и ухватила за кисть руки. Большой палец коснулся верхней части кисти, где пульс вообще не чувствуется. Через некоторое мгновение он произнес в напряженной тишине:
— Пульса нет.
— Послушай сердце!
В следующее мгновение я почувствовал руку на груди. Кто-то посчитал лишним расстегивать пуговицы. Или с меня уже сняли верхнюю одежду? Видеть я этого не мог, поскольку не в состоянии был раскрыть глаза. Рука какое-то время лежала на сердце, затем скользнула в область желудка и осталась там.
— Его сердце молчит.
— Значит, он мертв! — решили люди вокруг.
— Кто убил его? — спросил мужчина, чей голос не был мне знаком.
— Я! — прозвучал ответ.
— Как?
— Я ударил его.
Человек произнес это с чувством удовлетворения, и это убедило меня, что я жив и различаю нюансы речи.
Но толстый пекарь еще был, кажется, чем-то озабочен. Он выказал опасение, что испробованы не все способы убедиться в моей смерти.
— Не дышит ли он?
— Я сейчас послушаю.
Я почувствовал, как кто-то нагнулся надо мной. Чей-то нос приблизился к моему. До меня донесся дух чеснока, табачного перегара и запах крутых яиц. Затем последовало заключение:
— Дыхания нет.
— Отойдем-ка!
Наконец-то они поверили в мою кончину. Но лучше, может, было бы, чтобы они убедились, что я жив? Ведь я не в состоянии был двигаться, и они могли похоронить меня заживо.
Меня охватил страх. Сначала сделалось холодно, потом бросило в жар. Я начал потеть. Люди сидели возле огня и молчали. Они, наверное, занимались мясом, ибо я почувствовал запах жаркого.
Положение мое было безнадежным. Меня ударили прикладом по затылку. Даже не будучи патологоанатомом и врачом, я мог представить себе последствия такого удара. Но сознание меня больше не покидало. Однако двигаться я по-прежнему не мог и приписывал это последствиям травмы.