— Честь имею кланяться, господин полковник!
— Постойте, погодите, Георгий Иванович! — болезненно поморщился полковник и растерянно поершил коротко остриженную голову. — Не торопитесь…
— Слушаюсь!
— Ах, оставьте этот тон, Георгий Иванович! — с кислой гримасой произнес полковник. — Говорите толком, советуйте… Разве нет иного выхода?..
— Нет, полковник!..
— Решительно никакого?..
— Решительно!..
— Но, боже мой!.. Как решиться… Нет, нет! Это так… недопустимо! Это прямо кощунство!..
— Ничего подобного, полковник. Это только крайнее средство. На войне — как на войне.
— Но, как практически?.. Как, наконец, быть с вдовой? Она такая решительная дама!
— Предоставьте это дело мне, полковник. На мою ответственность.
— Ах, голубчик! Я, право, не знаю, как быть… Это так необыкновенно, так неприятно…
— Это необходимо, полковник. Совершенно необходимо!..
7. Панихида.
Валентина Яковлевна, вдова, была тревожно изумлена, когда вечером на стоянке в большом селе гроб подполковника был перенесен в обширный амбар, из которого выкинули крестьянский скарб. И когда ее не пустили в этот амбар (куда зачем–то перенесли и зеленые ящики), она кинулась к полковнику. Но полковник был занят и ее не принял. Вышел к ней адъютант, любезный, ласковый, обходительный.
— Не беспокойтесь, сударыня! Мы решили дать передохнуть караулу и объединили два поста в один. На следующей стоянке все будет по–старому — Но почему меня не допускают к гробу?
— По уставу. Посторонним ни в коем случае нельзя быть возле охраняемого ценного полкового имущества…
— Там тело моего мужа! — вспыхнула вдова.
— Там ценные документы, сударыня, и мы не вправе нарушать устав…
Адъютант был любезен, учтив, предупредителен, но в серых глазах его крылось непреклонное, неумолимое. Женщина молча повернулась и ушла. Рассказывая об этом полковнику, адъютант озабоченно щурил глаза.
— Вы думаете–она о чем–нибудь подозревает? — встревожился полковник.
— Нет… но вообще барынька хлопотливая… Задаст еще она нам беспокойства!
— Что же делать?
Адъютант усмехнулся:
— Надо доделывать дело до конца.
— Как?
— Не мешало бы завтра пораньше перед выступлением панихиду по болярину Недочетову соорудить…
— Циник вы!.. Ах, какой циник!
— Я говорю серьезно, полковник. Это убило бы всякие подозрения и у барыньки и у других.
— Я не могу согласиться на это, Георгий Иванович!
— Вы должны согласиться… Представьте, что вдова сама захочет…
— С вами невозможно спорить!
— Я прав, полковник! Вы сами понимаете, что я прав…
Утром (серый зимний рассвет только–только разгорался) молодцеватый полковой поп со стариком деревенским налаживались в плохо топленой церкви служить панихиду. Пришли господа офицеры, наряжена была воинская часть. Явились женщины: вдова и среди других Королева Безле и Лидка Желтогорячая. У полковника разболелась голова, он в церковь не пришел.
Накадили густо ладаном, запели. Вдова опустилась на колени возле гроба.
Желтели огоньки свечек. Шелестели шаги, сипло звучали слова молитв; в толпе кашляли, сморкались.
Адъютант стоял впереди остальных (немного сбоку вдовы), затянутый, строгий и торжественный, как на параде (только валенки портили весь шик). Он умеренно, но неторопливо и набожно крестился. Он не глядел по сторонам и весь, казалось, ушел в службу.
Желтогорячая слегка толкнула толстую и тихо сказала ей.
— Жоржинька–то, гляди, какой богомольный!.. Видно, чем–то бога хочет обмануть!..
— Тише… не мешай!..
После панихиды, когда четверо солдат взялись за гроб, вышла заминка. Гроб оказался не под силу четверым. Адъютант злобно сверкнул глазами, шагнул к гробу и взялся помочь; вслед за ним ухватился за гроб еще один офицер, испуганно и многозначительно взглянувший на адъютанта.
В толпе солдат пошел легкий говор:
— Отяжелел покойник!
— Отсырел, оттого и тяжельше стал…
— С морозу это… В топленую церкву втащили — он и запотел…
У выхода, на кривой занесенной снегом паперти, вдова оглянулась на адъютанта и, чуть дрогнув бровями, сказала:
— Спасибо вам!..
8. «Ей богу!»
Преимущественным правом на Желтогорячую эти дни пользовался адъютант Георгий Иванович. Она могла кутить со многими (в его обществе), с ней могли обращаться свободно, бесцеремонно и бесстыдно другие, но ночевать когда он хотел, она оставалась только с адъютантом. И здесь у адъютанта после туманной пьяной ночи, Желтогорячая мгновеньями обретала над ним какую–то кратковременную, вспыхивающую власть — власть женщины Адъютант, разомлев от кутежа, истомленный близостью женщины, становился безвольным, вялым, податливым, совсем иным, не тем, каким бывал в штабе среди офицеров, в отряде. Желтогорячая умела пользоваться этой расслабленностью Георгия Ивановича. Она сама тоже преображалась — делалась сдержаннее, скромнее, скупее на ласки. Она доводила в эти мгновенья адъютанта своей сдержанностью и холодностью до унижении, просьб тихой покорности. Искусная в любовном ремесле, она овладевала невоздержанным, жадным до ласки мужчиной полностью — и, незаметно для него, мстила ему за все, что переносила от него на людях, во время кутежей.
Глубокой ночью, после панихиды, она сидела возле адъютанта, который тянул ее к себе, задыхаясь и пьянея.
— Постой! — равнодушно говорила она. — Я устала… Лежи спокойно…
— Ну, приляг! Только приляг, Лидочка!.. Только приляг!..
— Оставь!.. Я посижу. Я говорю тебе — устала… Ты лучше вот что скажи: скоро конец этой собачьей жизни?
— Ложись, Лидочка… Скоро. Вот только перемахнем через Байкал.
— Мне надоел этот поход. Грязно, кругом вшивые, тою и гляди, сыпняк поймаешь!.. Теперь бы ванну душистую с одеколоном принять, в постель чистую, свежую, чтоб электричество…
— Потерпи, все будет!
— Да когда же?..
Желтогорячая встала, отошла от адъютанта; он сел на лежанке и жадно тянулся взглядом за нею.
— Скоро!.. Ты зачем ушла?.. Пойди сюда, цыпленок! Пойди!..
— Ах, оставь!.. Слышишь, мне надоели эти грязные чалдонские избы, холода, ухабы…
— Только переберемся через Байкал — и там все наше!
— А у тебя денег хватит, чтобы там с треском пожить?
— Хватит!.. Да иди же сюда, Лидочка!
— У тебя свои есть, или ты про те, которые в ящиках?
— В ящиках никаких денег нет!..
Желтогорячая подошла к адъютанту ближе и сердито закричала:
— Ты мне эти фигли–мигли не строй!.. Ты другую дурочку найди и морочь.
— Да верно, Лидочка, ей богу, там уж денег нет!
— Нету?!. А куда же они делись?
Она подошла еще ближе, и адъютант ухватил ее за бедра и притянул к себе.
— Ложись! — шепнул он.
— Подожди… Минуточку подожди! — Придушенно ответила она, не вырываясь от него, податливая, отдающаяся. — Где же они, Жоржик, эти деньги?
— Ты только дай честное слово, побожись, что никому, ни одной душе не скажешь!
— Ей богу!..
— В гробу они!..
— В гробу?!
— Ну да, вместо подполковника… Да ляг же!..
Вся напружинившись, Желтогорячая выпрямилась, зажглась любопытством, жадным, неудержимым:
— А тело? Тело куда дели?..
— В Максимовщине, в селе где–то похоронили… Да оставь же!.. Иди, иди ко мне!..
— Ты расскажи!.. Ты все расскажи! — горела Желтогорячая. Но сдавалась, чуяла, что все скажет, что не уйдет он от нее.
— Потом… — сухим, жарким шепотом вскинулось, метнулось к ней. —
Потом!..
Он сильно сжал ее, и она замолчала, поникла, отдалась…
Потом усталый, размягченный, сонный он рассказал ей, как все было.
Желтогорячая лежала, поблескивая глазами и хохотала.
— Ах ловко!.. А эта честная давалка, вдовушка–то, какие поклоны перед гробом отмахивала!.. Вот умора!..
Потом, посмеявшись вдоволь, она примолкла, подумала и по–иному (и глаза потемнели у нее) сказала.
— Ну и сукины же дети вы с полковником!.. Ни черта вы не боитесь, ни бога!.. Ах, сволочи!..
— Не ругайся, Лидочка! — вяло и почти засыпая, просил адъютант.
И совсем сморенный сном, но, борясь с ним, он вспомнил:
— Ты смотри — никому ни слова, ни единой душе!..
— Слыхала… Ладно!..
Утром, устраиваясь в кошеве с Королевой Безле, Желтогорячая шепнула ей:
— Ну, Маруся, и новость же я тебе расскажу — пальчики оближешь!..
И рассказала все, что узнала от адъютанта.
Толстая вся затряслась, заколыхалась от гнева.
— Ах они гады, мерзавцы!.. — заругалась она. — Да ведь это на что же похоже? Ведь это издевательство! Им не грех так гадиться над покойником? Над вдовой так насмехаться!? Ах, гады, гады!..
— Да будет тебе!.. — испугалась Желтогорячая. — Тебе ничего рассказывать нельзя!.. Ты не вздумай болтать!.. Слышишь — чтоб никому!..