Голос был тихий, почти шепот, но он доносился из двора. Девушка не могла определить, кому он принадлежал, мужчине или женщине; он словно исходил из вечности. И тем не менее Анна отчетливо услышала: «Иди сюда».
Не было никакой причины входить. Но было не меньше сотни причин сделать это. Анна увидела все, что хотела увидеть: разоренный дом, в котором прошло ее детство, конец надеждам ее отца. Помимо опасности, ее ждало огромное разочарование. Голос был настойчив, но девушке не показалось, будто он угрожает ей. Глубоко вдохнув, она вошла на зов.
На дорожке, как и на лужайке, тоже лежали люди. Анна ступала осторожно, стараясь никого не задеть. Когда она миновала уже полпути, какой-то солдат, моложе остальных, откинул куртку, которой прикрывался, и, тихо вскрикнув, схватил ее за лодыжку.
Девушка застыла на месте, выжидая. Солдат по-прежнему крепко держал ее, бормоча какую-то просьбу, а может, и молясь. Анна наклонилась к нему, снова укрыла его курткой, дотронулась прохладной рукой до его горячего лба. Прошептала: «Спи, дитя, успокойся». И молодой человек успокоился, улыбнулся и отпустил ее ногу. Анна продолжила путь. Добравшись до главного входа, она засомневалась. Слева находился двор — то самое место, где она впервые услышала рассказ о странной женщине, королеве, чье имя носила дочь французского палача.
И Анна двинулась дальше. Вошла в дом, миновав еще несколько спящих, распростертых у входа. Двери, ведущей во двор, больше не было. Тоже, наверное, сожгли. Перешагнув порог, она увидела, что великолепное каштановое дерево постигла та же участь. От него остался только пень высотой до пояса, торчавший из покрытого треснувшим кафелем пола. Он был похож на разбитую бочку, которая могла быть только пустой, но девушка все-таки приблизилась, чтобы заглянуть внутрь.
Что-то блеснуло в обуглившейся глубине. Она протянула руку, пальцем смахнула пепел. Там лежал крошечный крестик. Анна не сразу взяла его. Она узнала эту вещь, хотя крестик был теперь покрыт сажей, а серебро со временем потемнело и почернело от дыма. Крест был двойной, что делало его неповторимым. Отец привез его из Франции. Потом отдал Джанни. Мальчик сразу полюбил этот крест и не расставался с ним.
Какое-то время Жан с сыном не ладили. Анна знала, что так часто случается между отцами и сыновьями. Например, Эрика раздражали строгие правила Хакона. Но с Джанни и Жаном все обстояло совсем не так, особенно после того, как Джанни вернулся из монастыря, куда Жан и Бекк с такой неохотой отпустили его учиться. Мальчик возвратился не только с фанатичной верой в Бога, но и с болью, которая затаилась в его глазах. Безбожие отца мучило его. И подаренный крестик стал последней попыткой Жана достучаться до сердца сына.
Анна дотронулась до креста, сжала его в руке, и ночь снова наполнилась ароматом цветения и запахом очажного дыма, кафель под ее ногами вновь стал целым, и мать готовила на кухне обед, а Анна раскладывала на столе тарелки и ножи. Но мать не пела. Отец уехал в город. Торговать — как он сказал. Спрятаться — как сказала Бекк.
Джанни подошел к Анне, плача. И это случилось впервые за долгие годы, потому что он теперь был почти мужчина. Брат взял ее за руку и полез с ней на дерево, помогая себе одной рукой, а другой придерживая сестру, словно они оба были одно целое. Вот так они забирались на дерево, как делали раньше — и не делали с тех пор, как Джанни вернулся из монастыря.
Сидя высоко на ветках, они слышали, как мать зовет их. Джанни взглядом давал Анне понять, что она должна молчать. Когда Бекк снова вошла в дом, брат поднес к залитому слезами лицу крест и сказал:
— Он будет ждать меня, Анна. Когда-нибудь я вернусь за ним. Чтобы доказать, что когда-то он любил меня.