Когда солнце наконец опустилось за стену, на невысокой башне зазвонил колокол. Садовники положили мотыги, вилы и лопаты и направились к дому. Томас появился в дверях, отыскал взглядом Фуггера и поманил его к себе.
— Я знаю, что у тебя нет аппетита, друг, но поесть нужно. Мы отплывем с ночным приливом, и думаю, что в море нас будут кормить не так хорошо. — Он взял искалеченную кисть Фуггера. — Но позволь мне сначала поменять эту повязку. Здешний травник сделал новый настой из растения, которое прислали наши миссионеры в Индии, и его благословила рука самого Франциска Ксавье. Он говорит, что «жасмин» благотворно действует на кровь. Нам необходим больший приток к твоей руке, чтобы ее можно было сохранить.
Фуггер позволил вывести себя из людского потока, который стекался в трапезную. Его руку обработали настойкой, а потом завернули в чистое полотно. Мягкие вопросы Томаса пленник пропускал мимо ушей. Когда перевязка была закончена, Фуггер просто прошел за закутанной в плащ фигурой в зал для трапез.
Хотя рядовые члены отряда ужинали с остальными братьями и послушниками, Джанни, Томас и Фуггер присоединялись к главе этих иезуитов, Николаю — болтливому неаполитанцу, обильному телесами и скудному волосом. Они сидели за небольшим отдельным столом, предназначенным для почетных гостей. Бумаги Томаса, подписанные императором и высокопоставленными членами Общества Иисуса, гарантировали ему особое внимание. Внимание, без которого Томас предпочел бы обойтись, потому что брат Николай, обитавший вдали от интриг Рима, изголодался по разговорам и жаждал сообщить свое мнение по поводу всего того, что делается неправильно и что следовало бы предпринимать. Томас предпочел бы слушать отрывки из Библии, которые читались за аналоем в дальнем конце зала, но из вежливости кивал и даже изредка отзывался. Джанни ел мало, почти не пил, ничего не говорил и ко всему прислушивался, Фуггер только смотрел в тарелку, пока Джанни шепотом не приказал ему есть.
— Ты нас так не обманешь, Фуггер. Если ты умрешь от недоедания, то кто же отвезет медальон в Рим, чтобы освободить Марию от стражников, которые сейчас, наверное, так ее забавляют?
Брат Николай отчаялся добиться интересной беседы.
— Когда-то я состоял в ордене молчальников. — Его голос зазвучал жалобно. — Я провел три года на побережье Дании. Из всех мест, какие я посетил в этом мире, это — самое пустынное и голое. Невежество местных жителей поражает — то есть во всем, кроме плотского греха. Даже в монастыре. Нет, особенно в монастыре. С тех пор я не одобряю молчаливого созерцания. Словами хотя бы можно уличить людей в их греховных поступках. Вот почему здесь я поощряю разговоры, дебаты, обсуждения. Нам необходимы слова. Вы со мной согласны?
Он говорил, демонстративно глядя прямо на Томаса. Тот улыбнулся.
— Я считаю, что определенно существует время для слов. Иначе как бы мы могли распространять знания о Божьей любви, о Его милосердии и прощении человечества, ради которого был принесен в жертву Его Сын Единородный — Искупитель?
— Делами. — Голос Джанни был тихим и напряженным. — Слова — слабые орудия, их слишком легко неправильно истолковать. Дела — решительные, смелые, верные, они безошибочны. Грешник игнорирует слова, призывающие его раскаяться в своем грехе. Но он не может игнорировать факел, вложенный в костер у его ног.
Брат Николай был изумлен тем бурным словоизлиянием, которое вызвала его фраза, но отнюдь не огорчен. Наконец-то начался диспут!
— Ну что ж, папа Иннокентий Третий был с вами согласен, молодой человек. «Дела стоят выше размышлений», как он говорил.