15
Выходные прошли как дурной сон. Саймон помогал матери продавать на рынке лучшее белье и оловянную посуду. В субботу Сьюзен подыскала себе работу в одной из прачечных, а Мари — в другом трактире. Она не может там ночевать, сообщила мать, и там нет места для Саймона. Сьюзен, стараясь подбодрить мальчика, говорила о том, каким чудесным джентльменом он станет в этой школе. Саймон ничего не ответил — он смотрел вниз, на свою тарелку с хлебом и мясом. Он всего лишь раз попросил мать не посылать его в школу, но она рассердилась на него и сказала, что теперь он должен вести себя как мужчина. Потом она немного поплакала, прижавшись к нему, но быстро ушла.
В воскресенье за миссис Баттеруорт приехали родственники и увезли ее в повозке. Сьюзен сказала, что заночует в эту ночь в комнате миссис Баттеруорт, и мать взяла Саймона к себе в комнату. Они лежали рядом, как в прежние времена, прижавшись друг к другу, и Саймон долго не мог заснуть, чувствуя ее тепло. Он знал, что мать также не спит, но она замкнулась в молчании. Конечно, они и прежде молчали вместе, но сейчас он был один — наедине с этим молчанием.
Утром, вместо того чтобы пойти с Саймоном на рынок, мать заставила его умыть лицо. Она хорошенько вытерла тряпкой его руки, а потом пригладила гребнем непокорные вихры. Саймон вглядывался в ее лицо, стараясь понять, огорчена ли она, но оно было напряженным и непроницаемым, и мальчик не смог прочесть выражение глаз.
— Когда я тебя увижу? — спросил он, уткнувшись лицом ей в шею.
— Саймон! — сказала она, покачивая сына.
Потом положила ему руки на плечи, отталкивая его.
— Каждую субботу, днем, ты будешь свободен от школы и сможешь ко мне приходить. Каждое воскресенье мы будем видеться в церкви, обещаю. Посмотри на меня, Саймон, — сказала она, когда он покачал головой. Саймон поднял на нее несчастные глаза.
— Что ты видишь?
Этот вопрос она задавала ему и раньше, и он знал ответ.
— Я вижу себя, — ответил он, вглядываясь в блестящую поверхность ее глаз.
Ведь почти всю его жизнь это было единственное зеркало, которое знал Саймон.
— Ты в моих глазах, а я — в твоих, — сказала мать.
Потом она взяла его за руку и повела вниз, и Сьюзен обняла его и сказала, каким славным парнем он стал. Потом, рука в руке, они с матерью перешли через улицу Лонг Миллгейт, пройдя мимо старухи, которая, как всегда, сидела у себя на пороге, что-то бормоча, и мимо мамаши, которая кричала: «Иоаким!», разыскивая своего сына. Так они дошли до ворот школы, и Мари позвонила в колокольчик.
Один из членов церковной коллегии подошел к воротам и спросил, по какому они делу. Саймону не понравилось, как он взглянул на его мать, но она лишь присела в реверансе и сказала, что им велел прийти настоятель. Казалось, этот человек сейчас их прогонит, но он передумал.
— Подождите здесь.
Саймон ждал, вцепившись в руку матери, — женщинам не полагалось идти дальше ворот. Открылась дверь, и страх пронизал мальчика. Сердце его затрепетало точно так же, как птицы в плетеных корзинах на рынке. Но в дверях появился не настоятель, а директор школы, у которого был весьма недовольный вид. Когда он приблизился к ним, Саймон внезапно сделал такое движение, будто хотел убежать, но мать крепко держала его за руку, глядя на сына умоляющими глазами.
— Ты же мужчина, — говорили ее глаза.
Поэтому Саймон остался стоять на месте, когда директор смерил их обоих суровым взглядом. Мари пустилась было в объяснения, но он поднял руку.
— Я сейчас его заберу, — сказал он и приподнялся на цыпочки, а потом снова опустился.
Когда мать уходила, Саймон прижал руку к воротам. Она не оглянулась, и пустоту в его сердце тут же заполнил страх.
ПРАХ
Манчестер, наши дни
На улице Динзгейт между плотно стоявшими друг к другу и едва двигающимися машинами лавировали два велосипеда. Вдруг завыли сирены, и воцарился хаос, когда две полицейских машины, карета скорой помощи и пожарная машина попытались прорваться вперед. Автомобили, автобусы и грузовики жались к тротуару или сворачивали в переулки, пешеходы прижимались к дверям магазинов. Кейт воспользовалась этим, чтобы пробраться через четыре ряда транспорта. Она уже опаздывала.
Кто-то в соборе решил, что Манчестеру пора увековечить свою доиндустриальную историю, и вместе с местными историческими обществами, Театром с образовательными программами и музеями Манчестера разработали проект для городских школ.
— Это очень пригодится для твоей характеристики, — сказала Джудит, ее персональный консультант. — Тогда можно будет отменить особые отчеты.
— Вряд ли, — возразила Кейт, и Джудит приподняла бровь.
— Разве ты не хочешь, чтобы их отменили? — удивилась она.
Кейт нахмурилась. Конечно, она хочет: ведь социальная служба за ней наблюдает, выжидая шанс, чтобы забрать ее у отца.
— Ты умеешь петь? — спросила Джудит, и Кейт еще больше насупилась.
— Я не собираюсь солировать, — предупредила она, и Джудит вздохнула.
— Ну что же, не думаю, что тебе придется, — сказала она. — Ты можешь выбрать, что захочешь: киносъемку, техническое обеспечение. Я просто подумала, что для тебя было бы хорошо, ну — участвовать. Это компенсировало бы все пропуски уроков в школе.
— Все полугодие? — заинтересовалась Кейт. — Каждый день?
Но Джудит лишь закрыла папку и взглянула на девочку.
Занятия в школе уже закончились, но тем не менее предполагается, что она будет в соборе на предварительной встрече. Она пошла домой, переоделась, и тут ее внимание привлекли беспорядок в кухне и отсутствие отца. Она не знала, где он. Оставив ему записку, она быстрым шагом направилась в центр города.
Миновав помещение для посетителей, Кейт вошла в собор через главный вход. И сразу же стих шум Манчестера. В огромные окна лились потоки света, в которых плясали пылинки. Между двумя колоннами был подвешен флаг с надписью «Год чумы, 1605». Большая группа учащихся сидела на стульях, обращенных к передней части нефа, где находились алтарь и резная деревянная перегородка. Перед ними выступала маленькая женщина с седыми волосами «сосульками». Заметив в заднем ряду Бэбс и Нолли из своего класса, Кейт направилась к ним.
— Простите, — говорила она, толкнув чей-то стул, и снова извинилась, наступив на чью-то сумку.
Карен, руководительница проекта, сделала паузу, чтобы дать ей усесться. Бэбс взглянула на Кейт и, улыбнувшись, передала ей листки бумаги и ярлычок с именем, который Кейт неохотно приколола к свой футболке.
— Итак, вы видите, — продолжала Карен, — что у нас нет точных цифр, но чума унесла примерно половину населения. Подумайте об этом. Умерла половина всех людей, которых вы знаете.
Кейт ритмично пинала стул перед собой.
— Это же половина нашего класса, — прошептал Нолли.
— Ну, если в эту половину войдешь ты… — протянула Кейт.
Нолли никогда не отвечал на подобные выпады.
— Но ведь тебе все равно будет меня не хватать? — спросил он.
Кейт не ответила. Она не могла не подтрунивать над Нолли — да и никто не мог отказать себе в этом. И все равно он ошивался там, где меньше всего был нужен.
— Вспыхнул мятеж, — рассказывала Карен, — закон и порядок были нарушены. Люди пытались спасаться бегством, но им было запрещено покидать город.
Она взглянула на их унылые лица, в которых читалось полное отсутствие всякого интереса.
— Давайте-ка выйдем на минутку, — предложила она. Учащиеся смотрели на нее равнодушными взглядами. — Пошли. Все — на улицу.
Послышались вздохи, бормотание и шум отодвигаемых стульев. Карен повела их через северный вход собора. Кейт поплотнее запахнула тонкую куртку, почувствовав порыв ветра.
— Хорошо, — сказала Карен. — Что мы видим?
Огромное стеклянное здание нового музея, Урбис, сияло холодным светом, как лед. Транспорт медленно двигался по Корпорейшн-стрит, останавливаясь на красный сигнал светофора. Справа от собора располагались дорогие магазины Треугольника, впереди — станция «Виктория». На площади, покрытой травой, между собором и станцией метро, били фонтаны.
— Я хочу, чтобы вы представили, каким маленьким был Манчестер в 1605 году, — продолжала Карен. — Тогда не было почти ничего из того, что вы видите здесь сейчас. Был собор — тогда просто церковь, и школа, которая в то время называлась Манчестерская грамматическая школа. Нет, не Четем, — тут она указала на высокое красное здание напротив Урбиса. — Его построили позднее. Здание школы было старым помещичьим домом — если вы туда пройдете, то увидите на стене табличку со словами «Лонг Миллгейт» — четыреста лет тому назад это была улица, на которой находилось множество трактиров. Динзгейт был там же, где и теперь, и река огибала одну сторону собора, в то время всего лишь приходскую церковь. С южной стороны собора была рыночная площадь и Маркет-Стед-лейн. Вот так примерно все и было. Манчестер тогда был деревней, а не городом, но на этих улицах проживало две или три тысячи людей.