Все в нем кричало, что он должен немедленно повернуться спиной, но Ивейн не мог отвести глаз от неземного видения, от феи, выходящей из посеребренных луною волн. Груди ее были округлые, крепкие, с приподнятыми сосками, отвердевшими от холодной воды, талия тоненькая, а бедра стройные и узкие. У него перехватило дыхание. Она сводила его с ума, и тело его напряглось от едва сдерживаемого желания.
Анья понимала, что должна отвернуться, укрыться от синего пламени, полыхавшего в глубине его таз, должна устыдиться того неприкрытого наслаждения, с которым он созерцал ее наготу. Она должна была, но не умела противиться неистовому влечению, непрерывно нараставшему в ней с того дня, как он впервые поцеловал ее. Страсть, пол-ыхавшая в его взгляде, как будто смыла стыдливость девушки, оставив лишь уверенность, что ничего нет естественнее, чем приближаться к нему вот так.
Ивейн напрягся, когда она подошла поближе – губы полуоткрыты, зеленые, словно листья, глаза затуманены дымкой желания, грудь вздымается от неровного, прерывистого дыхания. Беззвучно осыпая себя проклятиями, юноша выронил ее зеленое платье и, протянув руку, кончиками пальцев провел по шелковистой груди и напряженно набухшим соскам.
Анья охнула, соски ее напряглись еще больше, подавшись навстречу его дразнящим прикосновениям, мучившим и манившим, суля наслаждение, но не спешившим притушить разожженный ими огонь. Как в тумане, девушка обвила его шею руками и отчаянно приникла к могучей груди.
Ощутив жар ее пышных и нежных грудей, казалось, обжигавших сквозь ткань рубахи, Ивейн вздрогнул и неистово сжал ее в объятиях. Очутившись в кольце его сильных рук, всем телом ощущая мускулистое тело возлюбленного, Анья словно погрузилась в пучину упоительного безумия, позабыв обо всем на свете.
Пальцы девушки ласкали темные кудри жреца, и руки Ивейна сами скользнули вниз по ее нежной шелковистой спине, сжали бедра и затем, опустившись пониже» обхватили чудесные, округлые ягодицы и подняли ее к источнику полыхавшего в нем желания. Охваченный безрассудной страстью, он забыл о ее ушибах, она же, завороженная томительным наслаждением, не чувствовала боли.
Внезапно, точно гром среди ясного неба, Ивейна поразила мысль – невероятная, ужасная, – что их недруги, таящиеся во мраке, наблюдают за ними, что они видят невинную и обезумевшую от страсти девушку, нагую, трепещущую в кольце его рук. Со сдавленным стоном друид оторвался от Аньи. Он неловко нагнулся и, подобрав небрежно брошенный девушкой плащ, накинул его ей на плечи, прикрыв ее чудесную наготу, потом подхватил ее на руки. Чтобы Анья могла спокойно одеться, Ивейн отнес ее в укромный уголок, скрытый в зарослях высоких кустов, перевитых жимолостью.
Бережно поставив Анью на землю среди усыпанных цветами кустов, жрец тотчас же удалился, и девушка поняла, что он не хочет продолжения. Однако, охваченная пожаром желания, она решила отбросить девичью стыдливость и снова очаровать его, заставить забыть обо всем. Боясь упустить столь редкую возможность побыть наедине с человеком, в котором для нее заключался весь мир, девушка расстелила плащ на зеленом ковре из травы. Сердце ее отчаянно колотилось после недавних событий, и она опустилась на плащ.
В быстро сгущавшихся сумерках, стоя за завесой из жимолости, Ивейн глубоко дышал; он представлял себе мрачные волны холодного Северного моря, пытаясь остудить жар огненной, словно расплавленный металл, крови, пульсировавшей у него в жилах. Жрец снял с ветки рог для питья. Впервые в жизни ему захотелось, чтобы он был наполнен чем-нибудь покрепче, чем родниковая вода. Затем, подобрав небрежно брошенное на землю зеленое платье, он шагнул сквозь кусты – и обмер.
– Ты рискуешь, малышка.