Однако он был поражен не столько присутствием Торвина, сколько тем, что его всклокоченные волосы грязными соломенными прядями падали из-под помятого бронзового шлема, увенчанного головой вепря. Мало того, грубо обточенные края шлема задевали за густой мех плаща, лишь частично скрывавшего короткую кожаную куртку, покрытую сеткой бронзовых переплетенных колец.
Не в силах сдержать ярости, Адам хрипло застонал от негодования: и шлем, и куртка были его собственные.
Сидевшие у костра мужчины тотчас же взглянули на пленника, связанного и беспомощного, лежавшего на земляном полу. Губы епископа раздвинулись в улыбке ледяного презрения и неприкрытого торжества, затем, не вымолвив больше ни слова, он отвернулся и вместе с другим заговорщиком вышел из хижины. Адам остался один у угасающего костра с невеселой уверенностью, что хижина окружена людьми, которые вскоре увезут его далеко-далеко, что даже магическая власть его жены окажется не в силах помочь ему.
И все-таки, почему? Почему его старинный недруг попросту не убрал с лица земли человека, который некогда не просто одержал над ним верх, но и выставил на посмешище? Что означало это странное поведение епископа, какую тайную цель он преследовал?
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Конец мая, 688 год н. э.
«Духи лугов, духи лесов, вечного камня и хрупких цветов, нежной росы и могучего моря, трижды я вас заклинаю – откликнитесь на мой зов!» Сидя на скамеечке, придвинутой поближе к маленькому окошку с распахнутыми ставнями, Анья по обыкновению застыла – терпеливо, недвижно, – не прерывая своей безмолвной молитвы. «Единожды к вам я взываю о даровании покоя, дважды – огнем озарите воспоминания любимого и трижды – пусть скорее любимый возвратится ко мне».
Анья просидела так с рассвета, почти не двигаясь, не отрывая глаз от тропинки, ведущей к воротам крепости Трокенхольт. Теперь, когда она горячо повторяла беззвучные слова заклинания, нежные, но все более сгущавшиеся тона заходящего солнца бросали отблески на ее стройную фигурку, блистая и вспыхивая в облаке белокурых волос, волною падавших ей на плечи. Произнося слова песнопения, она в то же время молилась, чтобы их жар восполнил ту мощь, которой их лишало безмолвие.
Дочь христианина-саксонца и жрицы друидов, Анья, не задумываясь, соединяла христианскую молитву с заклинаниями друидов. Она лишь тревожилась, что ее триадам не достает неземной красоты и свободного ритма молитв ее матери или Ллис. Но большего ей было все равно не достигнуть без надлежащего обучения, а ей не разрешали учиться; отец настаивал, чтобы дети воспитывались как христиане, а мать не сомневалась, что смешанная кровь ребятишек – наполовину саксонцев – не позволит им обрести власть над силами друидов.
Тотчас же устыдившись своих непочтительных мыслей, Анья подвинулась, так что скамеечка заскрипела. Как посмела она обвинять отца, илдормена Трокенхольта, скира христианской Нортумбрии, – прославленный воин Вулфэйн не мог поступить иначе. К тому же он любит ее и желает ей только добра.
Точно так же Анье не в чем было винить свою мать. Леди Брина искренне верила в ограничения, наложенные на детей их смешанной кровью. И правда, три младших братишки Аньи не выказывали ни какого-либо интереса, ни склонностей к подобным делам. Анья поморщилась и опять шевельнулась. Нет, все-таки она не права – пока еще рано говорить о малыше Сенвульфе. Однако, если Сенвульф вырастет похожим на десятилетнего Каба и шестилетнего Эдвина, то и он будет точно таким же.
Анья сообразила вдруг, что ее необычное беспокойство привлекло внимание матери и Ллис, и поняла, что мысли ее блуждают неизвестно где. С самого раннего детства не было, пожалуй, ни дня, когда бы она не сидела, тихонько, как мышь, внимательно и подолгу прислушиваясь.