Анья решила, хотя и не могла быть уверена, что заговор о прикрытии делает не только людей, но и животных, – всех, кто находится в кругу света кристалла, – невидимыми. И, что было еще важнее в эту минуту, она надеялась, что их будет не только не видно, но и не слышно.
Как бы там ни было, все шло как по маслу, пока в мерцающем сиянии кристалла Анья выбирала дорогу, обходя камешки, о которые можно споткнуться, и сучья, которые наверняка хрустнут, если на них наступить. Подойдя к дереву, где была оставлена Ягодка, Анья удивилась, что кобыла стоит и смотрит на приближающуюся хозяйку так, точно ожидает ее появления. Вместе они направились обратно по дороге, пройденной днем.
Анья не решалась прекратить свое беззвучное песнопение, пока не оседлала кобылу и они не отошли достаточно далеко от спящего Ивейна. Когда она наконец перестала повторять слова заклинания, кристалл тотчас же остыл и померк. Наскоро пробормотав трижды благодарственную молитву, девушка бережно опустила камень обратно в мешочек, затем вскочила на широкую спину лошади и подхлестнула неторопливое животное.
Заехав в лесную чашу, где ветви деревьев, сплетаясь, не позволяли рассеянному звездному свету проникнуть сквозь них, Анья уже ничего не могла разглядеть, и ей пришлось положиться на инстинкт Ягодки. Стараясь не думать об опасностях пути, девушка не могла тем не менее подавить неожиданное дурное предчувствие. Это не было ни боязнью кромешного мрака, ни страхом перед лесными зверями. Она вобрала в себя слишком много любви своей матери ко всему живому, чтобы страшиться этого. Скорее, Анья чувствовала некоторое беспокойство, словно бы за ней наблюдали глаза человека.
«Не будь дурочкой, какой считает тебя Ивейн, – молча одернула себя Анья. – Даже лесные разбойники должны спать по ночам, чтобы бодрствовать днем и не упустить добычу».
Желая поверить собственным утешениям, девушка попыталась заглушить опасения, заключив себя в раковину спокойствия, как делала многие годы. А лошадь, лишенная человеческого воображения, тем временем трусила себе потихоньку, не задумываясь ни о глубоком сумраке ночи, ни о зверях, шныряющих в чаще, ни о недобрых взглядах людей, притаившихся, быть может, в лесу.
Обгоревшее полено в потухающем костре треснуло и рассыпалось, искры фонтаном взлетели в ночное небо. Потянувшись, Ивейн повернул голову на треск и взметнувшуюся россыпь искр. Крохотные огоньки взвились, танцуя и переливаясь, и в то же мгновение погасли, превращаясь в холодный пепел и опускаясь на землю. На пустую землю!
Ивейн мгновенно вскочил, гибкий и грациозный, как пума. Анья исчезла. Он должен был догадаться, что она сбежит! Более всего его тревожило то, что, если они слишком долго будут наедине, он может не удержаться и уступит ее невинному искушению. Поэтому он был с нею слишком суров. Разумеется, своей холодностью – ни капли нежности, которую она так привыкла от него видеть, – он все равно, что приказал ей уйти.
Схватив посох, Ивейн, понизив голос до мрачных, бездонных глубин, начал нараспев произносить слова заклинания. Подвластный мелодии могучих триад, кристалл на рукояти загорелся ярким сиянием, и при этом таинственном свете Ивейн быстро зашагал по тропинке, пройденной ранее.
Сознавая ответственность за бегство Аньи, жрец чувствовал также, что он в ответе за любое несчастье, которое может постигнуть девушку по его вине. Он несомненно был прав, упрекая ее в безрассудстве, вот только сказать об этом нужно было совсем по-другому.