Какие странные эти люди! Она часто видела и прежде мужчин, преследующих женщину; но здесь было совсем наоборот: огромный, дюжий парень во все лопатки удирал, преследуемый девушкой. Фу, – лисица морщит нос, – странные эти люди!.. Повернулась, вильнула хвостом и скрылась между камнями.
Безлюдные, девственно тихие стелются обширные степи, окутанные в паутину жаворонковых трелей сверху и тонкого летнего пчелиного жужжания снизу. Облака живут своей воздушной жизнью; одиноко совершает свой путь всемогущее солнце; долгий, ароматный летний день спокойно ждет своего конца.
Устав светить, солнце скрылось за горы. И вместе с росой с неба спускаются жаворонки, прорезывая воздух косым полетом и на минутку задерживаясь над высокой травой, прежде чем юркнуть в свое гнездышко, чтобы отдохнуть от пения.
Мир полон зеленой прохлады; всюду короткое затишье, пока сумерки расползаются между камнями, смешиваясь с вечерним туманом; зажигаются звезды, холодные, мелкие. Скоро раздаются другие поздние голоса: сумеречный крик совы, вечернее гуденье странствующего навозного жука. Из потемневшей рощи доносится протяжное, колдовское карканье ночного ворона, из болота – сонное кваканье лягушек.
День умер. Но мрак не наступает: на севере, где зашло солнце, уже брезжит новый день; небо светится, светлой дымкой окутаны степь и лесная опушка, ясно видны дремлющие вершины белых облаков; ночь голубая-голубая; кусты разбухают от тумана, из их чащи выступают белые ночные призраки. Свободно и мощно всплывает над краем земли полная луна; разинув рот, ослепленная, она глядит в ту сторону, где скрылось солнце; за луной следует крупная белая спокойная звезда. Вдали в лесах плутает эхо; волк лает на луну, тявкает и прыгает с досады на такое чудо. Но луна живет своей круглой жизнью в небе, подымается выше и парит в одиночестве, скользит над тихими озерами, купая в них свое отражение и безжизненным взором слепого озирает спящие леса и холмы вдали.
Далеко в глубине страны, у воды, между березами горит костер, звери издали поводят носом и останавливаются на освещенных луной прогалинах, не смея идти дальше; в этих безлюдных местах никто прежде не видал огня, а тем более не чуял запаха жареного мяса; чего доброго, и их всех поджарят да съедят! Яркое пламя пышет от костра, и дым ясно виден – ночь светла; время от времени перед огнем проходит черная двуногая тень; нет никаких сомнений: сюда пожаловал человек со своим огненным чудом.
Это Гест с Пиль развели здесь свой костер и, наслаждаясь его теплом, отдыхают, набегавшись за день на солнце и на ветру; они не заблудились; ничего не захватив с собой, нагие убежали они утром из дому и сами не знают, куда забежали; но им и в голову не приходит повернуть обратно. Они не боятся ночи; она так светла, и у них есть огонь. Гест добывает его с помощью двух первых попавшихся под руку сучков, не смущаясь пропускает при этом часть таинственных обрядов и даже не запрещает Пиль смотреть, как это делается. Огонь он добывает с первого раза; сучья дымятся и вспыхивают под его сильными руками; вместо заклинания он во все горло поет песню, а когда огонь разгорается, он швыряет в него пару птиц одновременно – жертву и ужин. С этих пор они ежедневно будут справлять зажигание огня и жертвенный пир. Все свои орудия Гест оставил в зимовье, и первый попавшийся острый камень должен пока что заменять ему нож. Когда они отужинали, перья, клювы и когти вместе с обглоданными костями достались огню, ответившему довольным шипеньем; они же наломали ветвей и устроили себе шалаш для ночлега.
Так вернулись они к более простым формам бытия, более древним, чем те, в которых выросли: они начали опять с самого начала на полной свободе, на голой земле, и одни, вдвоем.