Пламя еще не вырвалось из-под пола, зато начали гореть поддерживающие пол балки, а цилиндрическое перекрытие погребов, устроенное как естественный дымоход, затягивало воздух, заставляя огонь разгораться по всем уголкам форта, и дыма становилось все больше, а когда принесли первую шапку воды, ее было мало, поскольку мех пропускал воду. Пелетерье мог только надеяться, что эти крохи помогут. Он слышал, что под ним огонь бушует, как в топке, и чувствовал ногами его жар. Одно из ведер, из которых гусары поили лошадей, передали по цепочке, и Пелетерье выплеснул воду в дым.
Вода зашипела, но толку было мало, ибо полыхал уже весь этаж, и за считанные секунды пламя вырвалось в шести-семи местах, ветром его отнесло к куче сухих дров на западной стороне форта. Пламя подожгло лестницы, охватило поддерживающие пол балки, сожгло тонкие перегородки, и дым отогнал гусар назад. Заржали в панике лошади.
— Гобель! — закричал Пелетерье. — Отводи лошадей на северный берег.
Лошадей вывели из форта и они, почуяв свободу, понеслись в оливковую рощу. Пламя трещало, наполняя форт дымом и нестерпимым жаром.
— На мост! — кричал Пелетерье. — Пистолеты! Сержант Куанье! На мост! К северу! Лейтенант! Где пленники? Приведи их!
Черные от дыма гусары застыли у арки. Квадратная башня была одним огромным костром, и горевшее сухое дерево, из которого она была построена, давало целую лавину дыма.
Пламя поднялось на двадцать, тридцать футов над стеной. Куанье строил людей в шеренги, но они нервничали из-за ревущего огня прямо за ними, а раскаленные угли падали среди них, и кто-то начал ужасно кричать, оказавшись в ловушке. Раненых британских пехотинцев вытащили наружу и положили на траву рядом с нишей.
Начали стрелять винтовки. Выстрел за выстрелом, с севера, из канавы и гусары начали падать навзничь или сгибаться.
— Атакуем их! — Пелетерье толкнул первую шеренгу и обнажил саблю. Стрелки были не так далеко, может ярдах в шестидесяти, и он вгонит их в землю. — Сабли наголо!
На мосту было шестьдесят человек с саблями.
Это был последний шанс Пелетерье отстоять мост.
Шарп крикнул: «Огонь!» — и пехотинцы лейтенанта Прайса, вышедшие из деревни и построенные в две шеренги поперек дороги, дали залп в сторону гусар. На дорогу пролилась кровь, гусары были смяты и поломали строй.
— В атаку! — крикнул Шарп. — Вперед!
И побежал впереди всех, обнажив палаш. Справа от башни вырвался язык огня и дыма, гусары отступили, и Шарп издал вопль ярости. Как могли это ублюдки победить его? Все что он хотел — убивать их, насладиться местью, но они уже бежали от блеска штыков, не устоял ни один.
Раненые гусары ползли по дороге, мертвые лежали, а живые бежали на южный берег, спасаясь от разъяренной пехоты.
Капитана Пелетерье тоже переполняла ярость. Как эти ублюдки посмели отобрать у него победу? Они скакали всю ночь, уклонились от пикетов в холмах, побили пехотинцев, защищавших форт. Побили кавалерией. Кавалерией! Были люди, которым за меньшие подвиги давали Орден Почетного Легиона, а теперь ублюдки восстали из мертвых чтобы отобрать у него победу.
— Куанье! Куанье! Вернись! Гусары, назад, за Императора!
В задницу Императора. Это их гордость, а не Императора. Они были элитной ротой и когда увидели, что капитан возвращается на мост, половина из них последовала за капитаном. Две группы разъяренных мужчин столкнулись на мосту через Тормес. На кону была их гордость и честь!
— Убивайте ублюдков! — кричал Шарп, нелепо радуясь тому, что после всего лягушатники все-таки идут драться, опустил тяжелый кавалерийский палаш на шею француза, освободил клинок, пнув падающего человека в лицо, и снова ткнул окровавленный палаш вперед. Сабли против штыков, и ярость, как в кабацкой драке.