– У меня мигрень! Я навещу его завтра! – крикнула она, не открывая дверь.
– Прошу вас, мадам! Мсье приказал мне вас привести.
– Я ни за что не останусь наедине с мужем в его комнате! Поди позови Николь, при ней он не посмеет распускать руки. Если она пойдет со мной, я приду.
– Мне кажется, Николь нет в доме. Сегодня у нее выходной, и она обычно ездит к матери в Сен-Годан. Если мсье позволит, я могу побыть с вами вместо нее.
Понимая, что отвертеться не удастся, Леонора вышла в коридор. Она была в бархатном домашнем платье, с распущенными волосами. Даже не взглянув на Франсин, она прошла к лестничной площадке и спустилась на первый этаж. В гостиной, у камина, беседовали ее свекор и Клеманс.
– Вы ли это, Леонора? – воскликнул Оноре. – В последнее время в доме так тихо. Почаще бы у вас случалась мигрень, моя дорогая невестка!
– Неужели у вас и правда со вторника болит голова? – спросила Клеманс. – Бастьен весь вечер просился к вам! Няня успокаивала его как могла, но он плакал, даже когда его купали перед сном.
Жена Гильема даже бровью не повела. Молча, с горделиво поднятой головой она прошла к комнате, некогда служившей Оноре Лезажу кабинетом, в которой теперь расположился ее супруг-инвалид. Франсин семенила за ней, лицо у нее было озабоченное.
– Я войду первой, мадам, – пробормотала сиделка.
– Задержитесь на минуту, Франсин! У вас странный вид. Что-нибудь случилось с мсье? Что-то не так?
– Мадам де Беснак, повитуху, арестовали. И служанку ее тоже. Мы только что ездили к замку виконтов, и мсье Гильем разговаривал с судьей.
Леоноре вдруг стало жарко, потом у нее внутри все похолодело, а во рту пересохло, и она жестом дала сиделке понять, что не хочет входить в комнату.
– В таком случае я лучше вернусь в гостиную! – проговорила она, испуганно глядя на дверь. – Не хочу, чтобы гнев мужа обрушился на меня. Я не имею к этому ни малейшего отношения, но он так любит эту женщину, что непременно отыграется на мне!
– Я так не думаю. Мсье курит травку, которая так ему нравится, и на вид совершенно не рассержен.
– Если так, я рискну. Ждите меня тут, Франсин, и, если услышите, что он кричит и угрожает мне, сразу зовите моего свекра и мадам Клеманс.
– Как прикажете!
Гильем в своем кресле на колесиках сидел у окна. Керосиновая лампа под опалово-желтым абажуром освещала его лицо. Вид у него был усталый: под глазами темные тени, веки покраснели. Леоноре он показался каким-то угасшим, словно бы пребывающим в летаргии. Она не осмелилась ни приблизиться, ни обратиться к нему с вопросом.
– Добрый вечер, – проговорил он. – Ну, теперь ты довольна, Леонора?
– Чем я должна быть довольна?
– Анжелина в тюрьме. Неужели тебе не сообщили эту приятную новость? На нее донесли. Прошлым летом она сделала аборт своей служанке – славной девушке, не захотевшей производить на свет дитя, которое ей сделал ее пьяница отец, разумеется, насильственным путем. Грязная история, не так ли? В городе я встретил Жозефа де Беснака. Он знал об аборте, но даже представить не может, как эта тайна, столь тщательно хранимая по причине тяжести последствий, которые повлекло бы за собой ее разглашение, могла открыться. Согласись, это действительно странно!
Ноги у Леоноры стали ватными, и она опустилась на стул. Сердце у нее в груди билось чаще и сильнее обычного.
– Я впервые об этом слышу, но это печально. Да, очень печально!
– Согласен, – мягко проговорил Гильем. – Мне неприятно думать, что женщина, спасшая нашего сына, сейчас в тюрьме, вдали от семьи, и только лишь потому, что хотела помочь своей служанке! Со слов де Беснака, эта бедная девушка пыталась убить себя, чтобы разом избавиться и от постыдного плода в своем чреве, и от жизни.
– Замолчи! Это ужасно! – пробормотала Леонора. – Разве такое возможно?
– Ба! На свете бывают вещи и похуже. Хочешь пример? Некто узнает секрет Анжелины и ее служанки и, движимый жаждой мести, доносит на них судье.
Гильем заново раскурил свою трубку. Густой дым со своеобразным запахом потянулся по комнате. Размеренным, чуть приглушенным голосом он продолжал:
– Я не стану обвинять тебя бездоказательно, Леонора, а ты, как я справедливо полагаю, мне этих доказательств не предоставишь. Но я хочу знать, приложила ли ты руку к этому аресту, поскольку это означало бы взять на душу тяжкий грех. Анжелина может провести в тюрьме многие годы, а ее служанку, которой всего двадцать лет, твой друг судья хочет отправить в Гвиану, где ее выдадут замуж за отбывшего срок каторжника.
Было очевидно, что Гильему становится все труднее и труднее говорить. Голос его стал тягучим, когда он добавил задумчиво:
– Я хочу предложить тебе сделку. Пенсон – твой любовник, я это знаю, да и он не стал отрицать. Он – следственный судья и держит судьбы этих несчастных женщин в своих грязных лапах. Одна его подпись под документом – и Анжелина предстанет перед судом присяжных или же дело кончится выговором и крупным штрафом. Он может также пересмотреть и свое решение относительно этой Розетты. Если он тебя любит, он уступит твоим мольбам. Думаю, уже уступил, арестовывая твою соперницу…
– Ты бредишь, Гильем, – возразила Леонора, впрочем, без уверенности в голосе.
– О нет, я в здравом уме! Не утруждай себя, я по выражению твоего лица и по глазам вижу, что все это ты устроила. Леонора, понимаешь ли ты, что, причиняя вред Анжелине, ты вредишь ее семье – отцу, мужу, старой Жерсанде де Беснак, моему сыну Анри? Ты посеяла хаос, чтобы сделать больно мне и той, кого считаешь своим врагом. Но разве я не достаточно наказан? Представляешь ли ты, что это такое – жить в кресле на колесах и быть не в состоянии обойтись ни минуты без сиделки? Франсин меня купает, помогает справлять естественные потребности. Когда-то я был таким гордым, таким заносчивым, понимаешь, каково мне все это терпеть?
– В понедельник ты меня ударил, – проговорила смущенная Леонора. – И тогда я вспомнила, как ты бил меня раньше, твои презрительные замечания, твои придирки! Я так страдала, Гильем, с тех самых пор, как мы переехали во Францию! Если бы только ты любил меня так, как Анжелину, ничего бы этого не было! Скажи, история со служанкой – это правда?
– Если бы ты услышала рассказ де Беснака, ты бы не сомневалась. И у Анжелины, и у ее мужа есть сердце. В сравнении с ними я – человек злой. Я привык презирать прислугу, и вот сегодня вечером, буквально за час, размышляя об участи тех, кого судьба обделила изначально, и о неумолимой мощи правосудия, я осознал свои ошибки, даже по отношению к тебе, ведь я женился на тебе с верой в то, что сделаю тебя счастливой. Ты права: наш переезд во Францию обернулся катастрофой. Нужно было остаться там, на островах. И это возвращает нас к сделке, которую я предлагаю. Уговори Пенсона пощадить Анжелину и ее служанку. Потом мы разведемся, и ты будешь свободна. Если вы с судьей друг друга любите, ты сможешь начать новую жизнь.
Никогда еще Гильем не говорил с ней так искренне и так мягко, несмотря на то что в его голосе явственно слышалась безысходность. Леонора смотрела на мужа с удивлением, испытывая острую тоску по прошлому. Когда-то она боготворила своего красивого зеленоглазого супруга с телом атлета… Он представлялся ей добрым и пылким – таким, каким и должен быть суженый, которого ей нагадала няня-малагасийка. Ей вдруг захотелось заплакать, закричать от горя и безмерного разочарования и даже броситься к ногам Гильема и обнять его.
– Что я должна сделать? – спросила она печально.
– Макэр отвезет тебя в город, причем немедленно. Ты поговоришь с Пенсоном сегодня, а не завтра и не «как-нибудь потом». Анжелина ждет ребенка. Если начнется открытый процесс, это может затянуться на месяцы. И тогда ей придется рожать в тюрьме, и это после того, как она произвела на свет Анри в пещере в долине Масса! По своей трусости и из эгоизма я посеял вокруг много горя. Леонора, помоги мне искупить мои грехи! Это и для тебя будет искуплением. Чем Анжелина может тебе теперь навредить?
– Я ненавидела ее, Гильем! Знаешь ли ты, как жжет ненависть, как она разъедает душу? Я готова была убить ее своими руками, обезобразить до неузнаваемости. Анжелина – самая красивая, самая умная, самая добрая, самая самоотверженная! Твоя настоящая любовь… Никогда не забуду, как она отчитала меня за то, что я не хотела заботиться об Эжене. Когда она ушла, я взяла нашего малыша на руки. И какой же он был худой, гадкий! Я стала его ласкать, петь ему колыбельную. И я плакала, долго плакала. Мне было стыдно, я чувствовала себя одинокой и несчастной.
Гильем сочувственно покивал, потом посмотрел на бронзовые часы на камине.
– Тебе стоит подняться к себе и одеться, Леонора. Умоляю, поспеши! Можешь остаться у судьи на ночь, если хочешь, или прикажи Макэру ждать тебя сколько понадобится.
– Альфред часто ужинает в городе, я могу его не застать, – сказала она.