— О, если б вам было известно, как я страдаю и как я вас люблю!
— Любовь иногда бывает угрызением, — прошептала молодая женщина, как бы говоря сама с собой.
Банкир потупил голову и не отвечал.
— Встаньте; могут прийти. Дайте мне вашу руку и будем продолжать наш путь. Может быть, я соглашусь забыть.
— О, я не забуду, графиня, — вскричал банкир страстно, — повторяю вам, я вас люблю!
Доктор Якобус был в отсутствии. Отдохнув несколько минут, графиня и банкир вернулись в Кель.
Они ни слова не говорили во весь переезд. Графиня велела остановить свой экипаж на площади Брогли перед домом банкира.
— Ради Бога, графиня, одно слово! — сказал банкир прежде, чем вышел из экипажа.
— Говорите.
— Могу я видеться с вами?
— Я всегда дома для моих друзей, — сказала графиня с двусмысленной улыбкой.
После этой фразы они расстались. Элена ждала с беспокойством свою госпожу.
— Ну что? — спросила она, как только увидала ее.
— Твой Карл Брюнер сумасшедший, — ответила, смеясь, графиня, — а ты еще больше помешана, чем он. Жейер обожает меня.
— Что это вы из него сделали?
— Моего невольника.
Глава V
Известие об объявлении войны в Страсбурге
В понедельник 18 июля 1870 Страсбург представлял странный и довольно поразительный вид.
Перед каждым домом стояли груны, разговаривавшие с некоторым одушевлением, к которым беспрерывно присоединялись любопытные мещане, праздные работники или прогуливающиеся солдаты.
Ожидание, нетерпение, беспокойство изображались на лицах всех.
Каждую минуту разменивались вопросами гуляющие и те, которые стояли у своих дверей.
— Ну!
— Еще ничего?
— Ничего неизвестно?
— Ничего!
— Телеграф молчит!
— Однако уверяют, что это сегодня.
— Еще не поздно.
В тысяче других вопросов в том же роде сосредоточивалась одна и та же мысль.
Вдруг к пяти часам страшный крик двадцати тысяч голосов поднялся на площади Брогли, перешел во все кварталы города и как будто гальванизировал все народонаселение.
Война была объявлена; это известие пришло в Страсбург.
Описать энтузиазм, вдруг вспыхнувший в массах, порыв, внезапно одушевивший все это несчастное народонаселение, выразить невозможно. Крик: «Да здравствует Франция!» вырвался из груди всех с таким выражением, что надо его слышать, чтоб хорошенько понять. Никогда, ни в какую эпоху истории, известие об объявлении войны не принималось с большей радостью и с большим увлечением в пограничном городе.
Это потому, что доблестное народонаселение Эльзаса давно сдерживало столетнюю ненависть к своим зарейнским соседям, молча переносило оскорбления, которыми они осыпали его; сверх того, воспоминание о 1814 и 1815 годах еще жило во всех сердцах; все эти чувства воспламеняли умы и веселили сердца надеждою возмездия, так давно ожидаемого.
Пожимали друг другу руки, обнимались, разменивались уверениями в геройской преданности к отечеству. Словом, радость и восторг были неописуемые и увеличивались каждую секунду.
Впрочем, все соединилось, чтоб увеличить пылкость народонаселения; сама природа как будто сделалась сообщницей общего чувства. День был великолепный, жара чрезмерная, атмосфера весенняя.
Был понедельник. Работники бросили мастерские и фабрики и расхаживали по группам рука об руку, распевая патриотические песни.
Богатые и бедные, знатные дамы и работницы, простолюдины и богатые торговцы, все пели, смеялись и кричали:
— Да здравствует Франция!
Потом вдруг наступило молчание, внезапная тишина и поднялся страшный крик, и восемьдесят тысяч голосов закричали как раскат грома:
— Смерть пруссакам!
Кофейные, ресторации, особенно портерные были наполнены народом. Пиво лилось потоком, до того высохшие горла после пения, крика и воя чувствовали потребность освежиться.