Чувство его дурного поступка, несмотря на его природную развращенность, болезненно сжимало его сердце. Он понял, наконец, всю гнусность своего поведения и какой черной неблагодарностью платил он за столь чистую и столь полную преданность молодой женщины. Но теперь было уже слишком поздно для этих размышлений. Жребий был брошен. Барон вступил на путь, где каждый взгляд назад становился для него невозможен. Он сделал усилие над собой и бесстрастно ждал, что будет.
Офицеры остановились перед молодыми людьми и один из них, поклонившись барону с холодностью и надменностью всех немецких офицеров, каков бы ни был их чин, спросил сухим голосом, он ли барон Фридрих фон Штанбоу.
— Вам какое дело, кто я такой? — надменно ответил молодой человек.
— Это дело для меня важнее, чем вы можете предположить, — ответил офицер, — я полковник королевской гвардии и мне приказано сделать вам этот вопрос.
— Вы намерены меня арестовать?
— Может быть; это будет зависеть от вас; вы барон Фридрих фон Штанбоу или нет?
— Я барон Фридрих фон Штанбоу.
— Я имею приказание отвести вас в отдельный вагон, где находятся два офицера, которым поручено проводить вас до границы.
— Отчего такая строгость ко мне?
— Мне нечего вам отвечать. Офицер не должен рассуждать о приказаниях, получаемых им, а исполнять их.
— Это правда; что я должен делать?
— Следовать за мной.
— Я готов.
Анна Сивере, бледная, дрожащая, встала и, не произнеся ни слова, оперлась о руку барона.
— Кто эта женщина? — спросил офицер.
— Эта дама едет со мной.
— Это невозможно.
— Невозможно? — вскричали молодые люди.
— Мне так приказано. Эта дама слишком молода для того, чтобы быть вашей матерью, она не сестра ваша, потому что вы единственный сын. Она не жена ваша, потому что вы не женаты. Стало быть, она может быть только вашей любовницей.
— Милостивый государь…
— Не станем спорить о словах. Мне все равно кто она, мне до этого нет никакого дела; я должен сказать вам только одно, что так как она ни ваша мать, ни жена, ни сестра, то ей запрещено ехать с вами.
— Милостивый государь, ради Бога!.. — вскричала молодая женщина со слезами на глазах и сложа руки.
— Милостивая государыня, — перебил офицер, смягчив звук своего голоса, — умоляю вас, не делайте мне затруднительнее данное мне поручение. Я повторяю вам, к моему величайшему сожалению, что таково приказание, полученное мной; каковы бы ни были мои личные чувства, приказание это должно быть исполнено и будет.
— Милостивый государь, — вмешался барон, — дайте мне по крайней мере несколько минут, чтобы проститься с нею.
— Я очень желал бы этого, но поезд отправляется через несколько минут, а мне приказано, что бы вы уехали из Германии с этим поездом.
— Если так, — сказал молодой человек, — я не настаиваю.
Наклонившись к молодой женщине, на лбу которой он запечатлел поцелуй, он сказал ей тихим голосом:
— Мы увидимся, Анна; я говорю вам не прощайте, а до свидания.
— До свидания! — прошептала она, опускаясь почти без чувств на стул, с которого она встала за минуту перед тем.
— Пойдемте, господа, — сказал тогда барон, обращаясь к прусским офицерам.
Те тотчас окружили его и вышли вместе с ним из залы.
Сцена эта осталась не примеченной путешественниками, которые все были заняты своими приготовлениями, сидели довольно далеко или были заняты разговорами и не обращали никакого внимания на то, что происходило в конце залы.
Мы сказали, что молодая женщина осталась холодна и неподвижна; вдруг нервный трепет пробежал по всему ее телу. Она сделала движение, чтобы встать.
Послышался свист локомотива. Поезд уехал.