– Моя дочь Эжени. Ваша троюродная племянница, но я бы на вашем месте называл ее кузиной, а я стану звать вас Анри.
– Конечно, – вежливо согласился капитан, и это были его последние осмысленные слова в этот вечер. Поль называл жену де Шавине очаровательной, и Анри был очарован, но в отнюдь не светском смысле этого слова. Так чувствовали себя рыцари из старинных баллад, случайно бросившие взгляд на королеву фей.
* * *Говорили о погоде, которая была слишком теплой для декабря. Говорили о комиссии, в чьей честности дядя и тетя сомневались. Говорили об искусстве: маэстро Люсьяни наконец-то в полной мере восстановил свой голос, но наотрез отказался проклинать со сцены тирана, зато на вернисаже, который посетили мама и мадам Дави, едва ли не половину полотен занимали император, василиски и василиски с императором, а печатающийся второй месяц в «Жизни» роман описывал муки красавицы, отвергшей притязания всесильного басконца. Говорили…
– Если бы быть тираном было проще, – объяснял, вернее, пересказывал статью в «Сирано» банкир, – басконец был бы тираном, но в стране, слишком хорошо помнящей смуту, проще и разумней наладить управление. Если дать людям возможность зарабатывать на жизнь, никогда не называть их чернью и не слишком покушаться на новые права, они проглотят очень многое. Клермоны этого не поняли, потому и полетели вверх тормашками по второму разу, что закономерно…
– Единственной ошибкой императора, – вмешался де Сент-Арман, – был необъяснимый отказ от восточного похода. В результате Империя начала задыхаться, появились недовольные… Да, подавив мятеж, его величество простил Дирлена и его сторонников, велев им подчинить Империи север Африки, но разве это была равноценная замена?! Ваш славный дед, де Мариньи, со мной бы согласился!
– Прошу прощения… – сидевший рядом с Эжени легионер повернулся к спорящим, – я не расслышал.
– Но ты согласен, – пришел на помощь газетчик, – что басконец знал, где ему простят, где недовольство можно подавить силой, а где нужно остановиться?
– Так считала моя бабушка… А что думаешь ты?
Дюфур неторопливо затянулся.
– Я не думаю ничего, но «Сирано» полагает, что басконец оказал отечеству дурную услугу, от которой нам всем еще икать и икать. Наш монстр не мерил по себе и не питал иллюзий в отношении человеческой природы в смысле честности и прочих добродетелей, но все же исходил из того, что люди на высших постах будут понимать, что делают. Там стояла защита от казнокрада, но не было защиты от дурака. А случились со страной дураки, и первым дураком оказался наследник, а вторыми – петушки Второй Республики.
– Именно! – подхватил мсье Дави. – Император отменно наладил все аспекты самоуправления и жизни на нижних уровнях. Деревня-город-провинция… Но выше зиял провал…
– Басконец не так уж и виноват, если подумать. – Маркиз положил руку на плечо взъерошенному де Сент-Арману. – Дураков из политики три революционных вала просто вымели. Вы следите за моей мыслью? Уцелевшие могли быть фанатиками, негодяями, заурядными личностями, знать только свою делянку, но дураки там не выживали. Кое-кто мог оказаться дураком по счету самого императора, но не в общепринятом смысле. Кто же знал, что это флуктуация…
Прием тянулся невыносимо долго, невыносимо же напоминая обед, на который некогда опоздал Жером. Теперь Эжени не сомневалась – жених в это время объяснялся с Лизой, от которой больше не мог ничего получить. Нет, муж в этом не признался, да Эжени и не спрашивала, просто в год своего счастья она бездумно впитывала в себя его слова, улыбки, жесты, а когда мир рухнул, принялась вспоминать и сопоставлять. Де Шавине не любил не только ее, он вообще не любил, просто не был способен. Его единственной целью было кресло премьера, а смыслом жизни – дорога к нему. Все, что попадалось по пути, делилось на помехи, ненужный хлам и полезные орудия, которыми становились прежде всего женщины. Лиза, по секрету поверявшая знакомым дамам о разбитом сердце и неожиданной для самого барона победе на выборах. Мадам Пикар, которой предписывалось следить за Маршаном. Дочь маркиза де Мариньи, сделавшая сомнительное баронство де Шавине бесспорным и принесшая неплохое приданое…
– Это невыносимо! – Граф де Сент-Арман дрожащей рукой отодвинул кофейную чашку. – Император потрясал мир не только своими победами, но и своим великодушием… А его преданность супруге… в сравнении с развращенными нравами, царившими при… И теперь бульварные писаки… ради сиюминутной выгоды клевещут на… на…
– …великую тень, – с усмешкой подсказал Дюфур, но Сент-Арман все воспринимал всерьез.
– Именно так, молодой человек! И мы… адепты Второй империи… положить конец… Республика… позор нации…
Папа говорил, что Сент-Арман не может положить конец даже злоупотреблениям своего управляющего. Обычно Эжени было графа немного жаль, но сегодня ее мучило и раздражало все, и при этом молодая женщина не могла ни на чем сосредоточиться. Ей что-то рассказывал родственник-легионер, и она кивала. К ним несколько раз подходили – папа с неизменной рюмкой, Дюфур с папиросой, мсье Дави с сигарой. Потом капитаном завладела мадам Дави. Приехали запоздавшие дядя и тетя. Когда лакей открыл дверь в гостиную, Эжени невольно вскочила, но этого, кажется, не заметил никто, кроме Дюфура.
Пробило десять. Баронесса не выдержала и спросила, нет ли телеграммы. Она сама не понимала, каких известий ждет. Сны об императоре ее никогда не обманывали, но Жером отправился в Орлеан, а не на Золотой берег. В Орлеан! Во сне император назвал ее вдовой, а муж утром объяснял, почему должен ехать, и пил кофе… Тот же сорт, что и у папы.
– …вы согласны?
– Да. – С чем она опять согласилась? О чем они все тут говорят? – Вы… еще не были в Опере?
– Боюсь, я не ценитель…
– Курочка, кузена Анри нужно сводить на Люсьяни. Я скажу Дави…
Все кружилось какой-то жестокой каруселью. Банкир и его ложи в театрах; они с мужем, слушающие «Взгляд василиска»; ящерицы на улицах, в домах, в Шуазском лесу; дуэль, открывшая Шавине дверь к радикалам, мадам Пикар и снова опера, снова василиски, снова император и сон о вдовстве. Если муж вернется, она снова будет запирать спальню и смотреть в темный ночной потолок, но пусть он вернется.
– Я все уладил, курочка. В субботу мы все идем на «Изару». Это про аксумскую царевну, но главное – возвращение на сцену Люсьяни. Спектакль он выбирал сам. Либретто глупейшее, но какой там хор жрецов!
Анри – теперь Эжени запомнила имя – благодарил папу, мама изнывала в обществе тетушки, Сент-Арман спорил с дядей, Дюфур и Дави курили сигары и что-то обсуждали. Вечер продолжался. Телеграммы не было.
* * *– Я разочарован в «Бинокле», – признался Полю банкир. – Мсье Русселя отправили в Тольтеку с журналистской инспекцией. Уверяю вас, его репортажи оказали бы серьезное влияние на курс акций Трансатлантидской компании, и что я читаю? Нелепые истории о зарезанных креолках и еще более нелепые местные сказки.
– Мсье, вы противоречите своим собственным вкусам, – вступился за коллегу Поль. – Зарезанные креолки – это то, на чем держится столь любимая вами опера.
– Не говоря о том, – подхватил оказавшийся поблизости маркиз, – что легенды Атлантиды заставляют задуматься. Эти боги, создавшие мир, заспорившие о том, что с ним будет, и разделившие созданное на одинаковые части, чтобы проверить, кто прав… И шулер Вицлипуцли, в первую же ночь пробравшийся в каждый из новых миров и убивший где ягуара, где крокодила, где ящерицу, где заморскую свинку, где всего-навсего бабочку и только свой кусок оставивший как есть. Хотел бы я знать, кого прикончил он в нашем мире… Вы следите за моей мыслью?
– В любом случае нам предстоит избавить отечество от василиска, – веско начал экс-депутат. Поль понял, что будущая речь предназначена парламентскому корреспонденту «Бинокля», и не удержался.
– Для начала, – предложил он, – попробуйте содрать с легионера – любого – его кокатриса.
Раздался звонок, и баронесса выронила кофейную ложечку. Маркиз обернулся на звук, укоризненно покачал головой и вновь принялся разглагольствовать. Банкир предложил Анри сигару, что, как успел понять Дюфур, являлось обещанием поддержки, возможно, даже финансовой. Капитан рассеянно поблагодарил; он взирал, другого слова журналист подобрать не мог, на казавшуюся фарфоровой статуэткой мадам де Шавине. Прелестная Эжени не кокетничала, ей в самом деле было нехорошо, и объяснение ее состояния, скорее всего, было самым прозаическим. Другое дело, что узнать про это было бы неприятно не только пришельцу из саванн, но и самому Дюфуру.
– Мсье, – неслышно подошедший лакей наклонился над плечом Поля, – к вам прислано. Со службы.
…Молодой вихрастый малый был возбужден, как выбежавший на прогулку щенок. Он подвизался в рассыльных, но пытался репортерствовать и уже тиснул с дюжину вполне пристойных заметок. Поль протянул паршивцу руку.