Несчастная женщина первой нарушила молчание, ставшее тяготить ее.
— Так, значит, ты не первый раз встречаешь этого человека? — спросила Милетта дрожащим голосом.
— Нет, матушка, однажды я нашел его среди скал.
И Мариус рассказал матери о том, что сделал для нищего во время первой встречи с ним, умолчав об участии мадемуазель Риуф в этом акте милосердия и о ее присутствии на том мысе.
— Бедняга! — прошептала Милетта по окончании его рассказа.
— Разве вы его знаете, матушка? — трепеща спросил Мариус.
Минуту жена Пьера Мана колебалась; затем она собрала все свое мужество, но его не было достаточно, чтобы преодолеть страх, внушаемый ей необходимостью сделать это признание, и она отрицательно покачала головой.
Мариус не мог поверить, чтобы из уст матери исходила ложь; он с облегчением вздохнул, как будто с души его сняли тяжелый груз.
— Ну что ж, тем лучше, — сказал он, — поскольку то, что произошло сегодня, подтверждает мои подозрения, родившиеся на днях, и я теперь совершено убежден, что, спасая его тогда, я оказал обществу плохую услугу…
— Мариус!
— … так как этот мнимый нищий просто бандит…
— Мариус!
— … готовящийся совершить какое-то новое преступление!
— О, замолчи, замолчи!
— Почему я должен молчать, матушка?
— О, если бы ты только знал, кого ты поносишь! Если бы ты знал, кому ты адресуешь эти бранные слова! — словно безумная повторяла Милетта.
— Матушка моя, что это за человек? Скажите, кто он: это необходимо. Поскольку речь идет о нашей чести — о том единственном, что я имею полное право защищать; это право позволяет мне приказывать, и я приказываю.
Затем, испугавшись оцепенения, охватившего Милетту при звуке его голоса, обычно нежного, а сейчас ставшего суровым и угрожающим, он продолжал так:
— Нет, я не приказываю вам; разве мои мольбы и слезы ничего не значат для вас? Я плачу и умоляю вас. Теперь я встаю перед вами на колени и заклинаю вас, моя матушка. Объясните же мне, по какой ужасной воле случая могли возникнуть какие-то отношения между вами, такой благоразумной, честной и добродетельной, и им, этим отвратительным типом!
— Ты узнаешь все, сын мой, но еще раз умоляю тебя — помолчи, не говори так. Совсем недавно ты сам мне сказал: «Мать — это Бог для сына: как и он, она непогрешима». Так вот, Мариус, ты должен посочувствовать нищете этого человека и облегчить ее; ты не имеешь права обращать свой взгляд на ошибки, которые он мог совершить; ты обязан простить ему его преступления, и, как бы отвратителен он ни был для всех, для тебя он должен оставаться святым, ибо этот человек…
— Матушка!
— … этот человек, Мариус, твой отец!
И с трудом выдохнув эти последние слова, Милетта, совершенно подавленная, вновь упала на диван. Услышав их, Мариус стал бледным как полотно и несколько минут, словно пораженный громом, сидел неподвижно; затем, бросившись Милетте на шею, крепко сжал ее в своих объятиях и, прижимая ее к своей груди, стал покрывать ее лицо нежными поцелуями, обливая его горячими слезами.
— Вы же видите, моя дорогая матушка, — воскликнул он, — что я по-прежнему люблю вас!
Прошло несколько мгновений; слышны были лишь поцелуи и рыдания матери и сына.
Затем Милетта рассказала сыну обо всем том, о чем уже знают наши читатели.
Когда она заканчивала этот печальный рассказ, который неоднократно прерывался из-за спазмов отчаяния, сжимавших ей горло, сын продолжал задумчиво сидеть, облокотись о диван и подперев голову рукой, тогда как Милетта, наклонившись к нему, положила голову ему на плечо и еще ближе придвинулась к тому, кто вскоре должен был остаться, как она предчувствовала, ее единственной поддержкой.
— Матушка моя, — сказал он ей сурово и нежно, — не надо плакать.