Признав свои ошибки и заблуждения, он с мужской твердостью, редко встречающейся у людей его возраста, тотчас покаялся в своих самонадеянных надеждах; он решил собрать все свои силы и мужество, чтобы погасить едва родившуюся любовь, казавшуюся ему безрассудной, и поклялся самому себе изгнать из своих мыслей все, что напоминало ему о Мадлен, полагая, что тем самым победит власть, какую она уже возымела над его сердцем.
Правда, принять такое решение было гораздо легче, чем привести его в исполнение. Мариус искал, что могло бы его отвлечь и изгладить из памяти уже запечатлевшийся там очаровательный образ, но не находил ничего.
Напрасно он пытался восхищаться морем, глядя на него с оконечности несравненного бульвара, который все называли Прадо, морем спокойным и искрящимся и лучах прекрасного осеннего солнца; напрасно он вызывал в своей памяти воспоминание о Милетте, повторяя самому себе, что бедная женщина нуждается в том, чтобы ей были отданы все ласки ее сына; напрасно он старался забыться с помощью других впечатлений, переключая свое внимание на пешеходов, лошадей и экипажи, которые сновали вокруг него, хотя и был ранний час.
Как бы ни была крепка его воля, мысли о Мадлен одерживали верх над всеми другими, и напрасно он пытался избавиться от них: они не отступали от него ни на минуту. Мариус не мог ни смотреть на что-либо, ни восхищаться чем-то, ни желать чего бы то ни было без того, чтобы она не занимала большую часть его мыслей; если, разглядывая огромные платаны, он размышлял о предстоящей весне, то мечтал лишь о том, как было бы приятно прогуляться вместе с девушкой в их тени, когда они вновь оденутся в свой летний наряд; если голубое море казалось ему прекрасным, то он представлял себе, как чудесно было бы скользить по его волнам наедине с той, которую он любил, и там, в этом возвышенном уединении, в этой необъятности, приближающей вас к Богу, снова и снова внимать клятвам в любви! И даже мысль о Милетте стала предлогом еще раз вспомнить о Мадлен. Он думал о радости, о гордости своей матери в тот миг, когда он представит ей столь превосходную невестку, а также о тех счастливых днях, какие этот союз сулит ее старости.
Мариуса охватил ужас от того, что ему самому казалось малодушием, достойным осуждения, и смятение его стало еще сильнее. Он весь напрягся от той борьбы, какую тщетно вел с самим собой; наконец ему удалось изгнать из головы опасный и очаровательный образ мадемуазель Риуф, притупить мысль, возвращавшую его к девушке, погасив все мысли и прибегнув к тому роду умственного оцепенения, которое не есть ни явь, ни сон; но тогда вдруг ему показалось, что он слышит у самого уха голос, который повторяет имя, ставшее для него поэзией. Голос этот шептал ему: «Мадлен! Мадлен! Мадлен!» Он почувствовал, как сердце его в восхищении забилось и горячая кровь быстрее побежала по жилам.
Молодой человек испугался. Какое бы уважение он ни питал к г-ну Кумбу, после утренней сцены накануне он стал испытывать беспокойство за его рассудок; и теперь он задавался вопросом: уж не заразно ли это безумие, уж не стал ли и его мозг больным, как у бывшего грузчика?
Ответ на этот вопрос, вероятно, не был утешительным, поскольку не успел Мариус себе его задать, как он бросился бежать с такой скоростью, словно за ним гнались, и пересек весь город, чтобы вернуться к своему хозяину.
Он просто надеялся, что работа восстановит его рассудку прежнее равновесие.
Проходя по эспланаде де ла Турет, он увидел открытым вход в церковь Ла-Мажор.
Мариус вовсе не был вольнодумцем; в то время как на севере молодые люди его возраста уже с пренебрежением относились если не к религиозным верованиям, то к религиозным обрядам, Мариус сохранял свою христианскую веру во всей ее чистоте и первозданной простоте.