– Ну, и пиши, не бери в голову бусурман. Байрон тому пример.
– Что Байрон! Ему хорошо. Гений, весь мир повидал и покорил, и погиб в бою, как человек! А я так здесь и пропаду в этой дыре… Даже потоп и тот пропустил… Холодно. Протопи, слушай! Или налей…
Старушка тут же достает две кружки и графинчик.
Поэт выпил и развеселился.
Няня запевает нежным, надтреснутым голоском. Поэт подпевает.
Избушка становится сугробом и гаснет в сумерках.
Ярко вспыхивает левая сторона сцены.
Те же Гёте с Эккерманом. Гёте продолжает диктовать:
– Местоположение Петербурга – непростительная ошибка, тем паче что рядом имеется небольшая возвышенность, так что император мог бы уберечь город от любых наводнений, если бы построил его немного выше, а в низине оставил бы только гавань. Один старый моряк предостерегал его, наперед ему говорил, что население через каждые семьдесят лет будет гибнуть в разлившихся водах реки. Росло там и старое дерево, на котором оставляла явственные отметины высокая вода. Но всё тщетно, император стоял на своем, а дерево повелел срубить, дабы оно не свидетельствовало против него. – И тут он повернул от Петра опять к Байрону:
– Его натуре, постоянно стремящейся к безграничному, пошли на пользу те ограничения, на которые он обрек себя соблюдением трех единств. Если бы он сумел так же ограничить себя и в области нравственного! То, что он не сумел этого сделать, его сгубило, смело можно сказать, что он погиб из-за необузданности своих чувств.
Гёте продолжает, сменив диагональ залы:
– Он сам себя не понимал и жил сегодняшним днем, не отдавая себе отчета в том, что делает. Себе он позволял всё, что вздумается, другим же ничего не прощал и таким образом сам себе портил жизнь и восстанавливал против себя весь мир.
Левая часть резко гаснет – затепляется свечкой правая…
– Знаешь, няня! У меня идея! Давай закажем молебен за упокой души Раба Божия Джорджа, болярина Георгия по-нашему?
– Это хорошо, – соглашается старушка.
Правая часть медленно гаснет, звучит церковный хор: православная заупокойная молитва.
Вспыхнувший слева свет гасит хор.
Гёте:…даже государство и церковь не обошел он своими нападками. Эти дерзкие выходки принудили его уехать из Англии, а со временем заставили бы его покинуть Европу. Ему везде было тесно; несмотря на беспредельную личную свободу, он чувствовал себя угнетенным, мир казался ему тюрьмой. Его бегство в Грецию не было добровольно принятым решением – на это подвиг его разлад со всем миром.
Далее то освещается правая, то левая часть сцены, то гаснут обе, то зажигаются невпопад (по желанию режиссера).
Пушкин: Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? Я так ничуть не жалею. Он изъяснил себя в стихах своих довольно. Охота вам видеть его и на ночном горшке?… Да мал и мерзок, как мы… Но не такой, как вы, подлецы.
Эккерман: К вам посетитель…
Гёте: Кто таков?
Эккерман: Русский господин.
Гёте: Прямо с улицы? Невоспитанный народ.
Эккерман: Нет, они за неделю записались. И по-немецки изъясняются.
Гёте: Вот как?… Тогда пригласите.
Пушкин: Тебе скучно в Петербурге, а мне скучно в деревне. Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа. Как быть?
Гёте: Значит, вы утверждаете, что в России есть равновеликий Байрону поэт?
Русский: Не то чтобы утверждаю… Не то чтобы равновеликий.
Гёте: Байрона тоже не следует преувеличивать. Хотя поэма вашего поэта, которую вы мне пересказали, хороша. В ней вполне работает закон трех единств… И если она написана хорошим стихом…
Русский: Что-что, а стих у Пушкина превосходен! Непревзойден!
Гёте: Прочтите, я послушаю.
Русский: По-русски?
Гёте: Всё равно.
Русский (несколько смущенно): Я только детские помню…
Гёте (утомляясь): Всё равно.
Русский (растерянно): У лукоморья дуб зеленый… дуб зеленый… дуб зеленый… дуб зеленый…
Гёте: Повтор – это всего лишь прием, им нельзя злоупотреблять…
Русский (вдохновляясь): Златая цепь на дубе том! – И днем и ночью… Фауст… то есть кот… (замолкает безнадежно).
Гёте: Фауст… продолжайте.
Русский (барабанит): …ученый – Всё ходит по цепи кругом – Идет направо – песнь заводит – Налево – сказку говорит – Там чудеса, там леший бродит – Русалка на ветвях…
Гёте: Вас ист дас леший?
Русский (запинаясь): Это такое существо… понимаете… лохматое в лесу… сказочное… русское…
Гёте: Русалка – это русская?… Интересно. У меня во второй части появляется много духов… это он угадал. Значит, он меня не читал, говорите?… Забавно. Еще что-нибудь… (видя замешательство русского)… хоть несколько строк.
Русский: Ветер по морю гуляет – И кораблик подгоняет – Он бежит себе в волнах – На раздутых парусах…
Гёте: Он… пешит… зибе… фолнах… Звучит приятно. Говорите, он продолжение «Фауста» написал? Как же он мог его написать, когда я его не закончил?…
Русский: Помилуйте! я так не говорил! Так, вариации… вольное переложение…
Гёте: Вольное?… (задумчиво)… зибен фолл нах… Полностью после… Впрочем, передайте ему, пожалуй, вот это… (Из стакана с перьями Гёте достает перо.) Нет, пожалуй, вот это. Это подойдет… Господин Эккерман, подберите, пожалуйста, футляр. Там, в моем геологическом кабинете, есть один такой, продолговатый.
11 декабря
1825 года.
Пушкин: Всё! Не могу больше! В Петербург!
Няня (продолжая торопливо вязать): Нельзя ведь… Подожди чуток. Совсем немного осталось. Василий Андреевич пишет, что Государь уже скоро отпустит… Напиши еще что-нибудь… потом недосуг будет писать-то.
Пушкин: Всё написал! «Цыган» написал! «Онегина», можно сказать, почти написал… «Годунова» написал, сукин сын! «Фауста» написал… Еду!
Няня: Ну, смотри…
(Пушкин выбегает; няня сталкивает свою потолстевшую вязку с колен… И это зайчик. Открывает ему дверь…)
Няня (зайчику): Ну, беги.
Гёте (Эккерману): Нельзя не удивляться, что большую часть жизни этот… англичанин отдал похищениям и дуэлям… Он, собственно, всегда жил как бог на душу положит, и этот образ жизни вынуждал его постоянно быть начеку, иными словами – стрелять из пистолета. Каждую минуту он мог ждать вызова на дуэль. Жить один он не мог…
Пушкин (возвращается с проклятиями): Дорого бы я дал, чтобы стать борзой! Уж я бы затравил его!
Няня (невинно): Что случилось?
Пушкин: Проклятый заяц перебежал мне дорогу.
Няня: Вот речь не мальчика, но мужа. Если уж заяц, то никак нельзя в дорогу…
Пушкин (изумленно): Не мальчика, но мужа?? Это ты сказала или я сказал? (В задумчивости.) А не написать ли нам пародию на Шекспира?… На Гёте, кажется, уже получилось.
Гаснет вся нижняя треть сцены. Тишина и тьма времен. Возгорается верхняя треть. Мы видим Жюри Семи Поэтов в тех же позах и на тех же местах, как видели в последний раз…
22 марта Входит обнаженный Гёте со звездой на шее: у него
1832 года. фигура Бога.
Шиллер: Иоганн!!!
Гёте: Фридрих!!!
(Обнимаются.)
Вергилий (сбрасывая венок): Ну, я пошел.
Шекспир: Больше там внизу никого не осталось, Иоганн?
Гёте: Не могу утверждать с полной уверенностью…
Байрон (не без иронии): Что, не вся мировая еще литература в сборе?
Гёте (в ответ): Не смею утверждать, милорд… но, возможно, кроме вас еще один есть…
Все (хором): Кто?! Где!?
Гёте: В России.
Все: В России!!!
Рабле (рассеянно): Где это?
Гёте (задумчиво): Фор нах… Фолл нах…
Шекспир: Russia? Russia… Asia!
Все (хором): Имя!!
Гёте: Имя… не помню… Рушкин? Бушкин? Да. Русский Байрон.
Все (со вздохом): Значит, еще одного ждать… и Сервантес
Шекспир: Если Байрон, то не так долго.
Байрон (ревниво): Сколько ему лет?
Гёте: Он лет на пятьдесят меня младше.
Данте: Полвека не срок. Все там будут.
Руставели: Жалко мальчика. Пусть поживет.
Вийон: Хорошо, что его еще не повесили.
Байрон (со вздохом): В России меня не было…
Шекспир (усмешливо): И меня.