Вечером, когда яростное солнце опускается за горы Лос-Тустлас, ingles выбирается на галерею госпиталя, кладет сильные ладони на перила и, так же как и священник, неотрывно смотрит в сторону моря.
Смеркается. Жара уходит. Свежестью веет с гор, и вместе с этим дуновением незаметно является тревога. Она настойчиво преследует метиса. Унылый Франчо бредет в свой дом, к робкой покорной жене, к миске с едой и гамаку. Метис цепляется за привычное, но с некоторых пор у него ничего не получается.
Покой уже раздавлен и мертв. Врач знает об этом, ему тревожно, грустно и очень одиноко.
— Так вы действительно англичанин, сеньор? — спросил Баррета Нариньо.
В мягкий час вечера они вдвоем сидели под крышей галереи самого большого дома деревни. Неподалеку в пыли возились тощие куры местной породы. За хребет Тустлас катилось усталое солнце.
Баррет немного отпил из своей кружки. Травяной отвар казался безвкусным.
— Да, я сам родом из Плимута, а жил на Скаллшорз.
— Пират?
— Хотите донести, святой отец?
— О нет. Ваши поступки — дело вашей совести.
— С точки зрения властей Новой Испании я преступник.
— Должно быть, так. Но я не страшусь вас — со мною моя вера. К тому же мы раньше встречались.
— Совсем не помню.
— На Шарк Айленд.
— Каким образом вас туда занесло?
— Сначала я обосновался на Гранд Авилии, потом попросил одного нетрусливого капитана перевезти меня на английскую часть Архипелага. Хотел приобщить пиратов к истинной вере.
— Ну и получилось?
— Не особенно. Олаф Ульссон, который тогда заправлял делами на Шарк Айленд, мне не обрадовался. Он сказал, что святые братству не нужны.
— Он прав. А вы, святой отец, — рискованный человек.
— Вы, пираты, можете убить мое тело, но душа не боится, потому что она бессмертна.
Баррет засмеялся.
— Ну нет. Я не так глуп, чтобы хоть пальцем тронуть пастыря, за которого горой встанет целая деревня в три сотни здоровенных индейцев. Меня кое-чему научил пример Олоне.
— Что вы имеете в виду?
— Олоне был пиратом на Тортуге до тех пор, пока не попал в руки дикарей. Беднягу убили самым неприятным способом, а после смерти сожрали, зажарив.
Нариньо передернуло.
— Моя паства — христиане. Тут не случается ничего подобного.
— Зато ваши люди вас любят. И тут даже подросток легко попадет в чужой висок стрелой.
На этот раз улыбнулся священник.
— Я уже понял, что спор с вами не имеет смысла. Вы из тех бессердечных людей, которые, поступая в «береговое братство» пиратов, клянутся на библии в верности другим таким же бандитам, а если библии нет под рукой — на абордажной сабле, после чего нарушают все заповеди до единой.
— Извините, если что не так.
Нариньо нервно отодвинул стакан — так, что плеснулось его содержимое и несколько бурых капель осталось на простых струганых досках стола.
— Пустой спор, сеньор Баррет. Я ухожу, спокойной ночи. Ваши вещи собраны, ваш друг спасен. Я дам вам в дорогу лекарства от лихорадки. Надеюсь, очень скоро мы расстанемся навсегда.
Баррет покинул галерею и окунулся в последний зной уходящего вечера. Голая черная собачка индейской породы ксоло возилась у его ног.
— Чертов поп умудрился-таки меня достать. Иногда и милосердие бывает обидным.
Он прошел через пустую площадь и, стараясь не глядеть на косые тени надгробий на маленьком кладбище, завернул в прохладный госпиталь. Врач-метис испуганно шарахнулся в сторону, пропуская стремительно шагающего англичанина.
— Не бойся, парень, я не собираюсь пинать тебя под зад…
Ланда неподвижно лежал на спине. Следы лихорадки почти исчезли с узкого лица, но задора у авантюриста явно поубавилось.
— Ты не заметил ничего тревожного, а, Питер Баррет?
— Ровным счетом ничего. Все спокойно, словно травяное пойло в моей любимой кружке.
— В Санта-Фе нет крепкой выпивки?
— Если тут и есть какое-то вино, то поп его спрятал. — Нас могут убить?
— Уверен, что не убьют. Но скорее всего выставят за ворота.
Де Ланда кивнул.
— Я почти здоров, только сила ушла, и желудок не принимает пищи. Ах, если бы не проклятая слабость и тошнота! Помни, Питер, впереди нас ждет не что-нибудь, а сокровища мертвой империи.
— Начинаю сомневаться, что удастся проделать обратный путь с изрядным грузом на спине. Кстати, здесь найдутся какие-нибудь дороги?
— Ненадежные — только по рекам. Пожалуй, в окрестностях Лос-Тустлас пройдут по тропам мулы.
— В деревне отыщется вьючный скот.
— Это так. Я слышу их рев на восходе и на закате.
— Отец Нариньо не даст нам ни одного животного.
Баррет молча ухмыльнулся.
Метис (который подслушивал по ту сторону двери) отшатнулся, распахнувшаяся под ударом сапога створка едва не ударила его в испуганное лицо.
— Простите, сеньор, я только хотел проведать больного, — быстро пробормотал лекарь по-испански.
— Проваливай отсюда, крыса.
— Я не знаю языка ingles.
— Pronto!
Франчо исчез, но англичанину не понравилось странное выражение его миндалевидных глаз.
— Зря ты так, — недовольно буркнул де Ланда. — Местные индейцы просты как дети и, так же как дети, обидчивы. Этот парень даже не индеец, он метис, а быть метисом намного хуже. У него солнце в крови от матери и гордость от отца-испанца.
— Мне что — заискивать перед каждым ублюдком смешанной крови, какой ни попадется по дороге?
— Просто имей немного терпения — всякому делу свой черед.
Усталый Ланда выпил чашку отвара и откинулся на спину.
— Уходи, Питер. Я хочу заснуть так, чтобы вещие сны не тревожили меня.
Баррет не понял двусмысленной фразы, но спорить не захотел. Он вышел под темнеющее небо. Тени от надгробий на маленьком кладбище стали еще длиннее, мутно-пурпурный диск солнца наполовину скрылся за горою Сан-Мартин. Англичанин обошел стайку черных собачек, прошагал пыльной безлюдной площадью и вошел под крышу пустого дома, отведенного для гостей.
Стены из адобы [15] выглядели одинаково и изнутри, и снаружи. В единственную комнату с глинобитным полом рассеянный свет вечера проникал через голый дверной проем. Два столба подпирали темную потолочную балку.
Баррет залез в гамак и сразу же уснул — как будто провалился в черную, бесконечную, без дна и стенок яму. Тени удлинились бесконечно, и темнота поглотила Санта-Фе.
В чернильной тьме брехали собаки.
Черная сука с острой мордочкой — самая старая собака в стае — вздыбила на загривке короткую шерсть. Силуэт человека (черное пятно в темно-лиловой ночи) внушал ей смутные мысли об угрозе. Верхняя губа животного вздернулась, крошащиеся от старости клыки обнажились, и тихое угрожающее рычание потревожило ночное спокойствие.
В ответ раздался приглушенный свист и знакомый голос. Ладонь человека коснулась покрытых шрамами ушей.
Сука успокоилась и отступила, пропуская одного из повелителей — тех самых двуногих существ со знакомым запахом, чьи руки много лет дарили ей обрезки мяса, побои и редкую ласку.
Ночной визитер убрал узкую ладонь с песьей шерсти, насквозь прошел площадь и незаметно исчез в пустом черном проеме полузаброшенного дома.
Тонкая пелена наползла на лунный диск. Что-то неустойчивое и влажное в самой атмосфере долины предвещало близкий дождь.
Сонный Баррет снова крутнулся в гамаке и, внезапно очнувшись, широко открыл воспаленные глаза — сон-кошмар отступил от англичанина.
Рыхлая тьма колыхалась перед ним.
Чья-то фигура маячила в углу — еще одна тень среди бесчисленных теней долины.
Баррет сжал в ладони рукоять ножа, не меняя позы и ничем не показывая, что проснулся. Шли минуты. Пришелец беспокойно зашевелился в углу, но так и не попытался напасть.
— Кто здесь?
Щелкнул кремень, вспыхнул светильник. Франчо, врач-метис из госпиталя, смотрел на пирата блестящими миндалевидными глазами. Баррет выругался, сплюнул и выпрыгнул из гамака на глинобитный пол.
— Ты, должно быть, рехнулся, индеец. Убирайся вон.
— Я пришел только поговорить с сеньором, — быстрым шепотом по-испански ответил лекарь.
Его произношение оказалось странным, но довольно разборчивым.
— …я пришел поговорить с сеньором пиратом. Вы ведь не сердитесь, что я называю вас так?
— На правду не обижаются, парень.
Метис подошел на шаг, его правильной формы смуглый палец поднялся, безошибочно указывая на плечо Баррета.
— Сеньор был ранен в руку…
— Черт возьми… Да, неплохо угадано. Выстрел из ружья задел плечо и немного повредил кость. Ты такой хороший врач, чтобы видеть зажившие раны, или, быть может, ты просто черт?