Литовченко Тимур Старик
Тимур Литовченко
Старик
...Череп вновь желтеет на отвале траншеи, пересекающей разрытую, осквернённую могилу. Лежит и смотрит пустыми глазницами прямо на Сергея. Совсем как три года назад. Хотя...
Глазницы-то не пустые!!! Внутри, в центре каждой есть малюсенькая точечка, более чёрная, нежели чернота наполняющей череп земли. И этими вот точками... Что это?!
Череп начинает шевелиться, поворачиваться из стороны в сторону, земля перед ним немного осыпается, обнажая скрытую до сих пор нижнюю челюсть.
"Серёжа, помоги..."
Нет, не может быть! Где у него лёгкие? Где голосовые связки?!
"Ты боишься. Но почему? И чего? Страшных картинок? Мертвецов?"
Люди, спасите! Я не вынесу такого...
"Нет, не это тебя пугает. А что именно, ты прекрасно понимаешь. Я ведь был головой человека, хорошего или плохого, но человека! У меня был мозг, глаза, язык, губы мои улыбались, лоб хмурился. Теперь осталось то, что ты видишь. И даже это вышвырнули из могилы, растоптали, уничтожили... Да что же это такое?! Ведь подобное может случиться с каждым из живущих".
Помогите...
"Справедливо ли это? Ты прекрасно понимаешь, что нет. И всё же молча проходишь мимо. Готов отгородиться от происходящего, объяснить всё это чем угодно, в первую очередь - больным воображением. Но хоть перед собой не лги! Причина одна - совесть. До конца дней тебя будет мучить то, что ты позволил кому-то на твоих глазах топтать сапогами..."
Кто-нибудь!!!
Сергея разбудил оглушительный удар грома. Душно. Не мешало бы открыть окно и проветрить, но вставать неохота. На улице разыгралась ужасная грозища с бешеными порывами ветра, с крупным градом, с громом и молнией. Где-то уныло завывала собака.
Собачья погода, подумал Сергей. Собака воет, ветер носит. Ерунда какая-то. И снится ерунда.
Нет, не ерунда вовсе! Этот самый сон повторяется каждое лето. Уже три года. А сделать ничего нельзя. Ни-че-гошеньки! Раньше надо было шевелиться, когда заброшенная церковь Николы Притиска мирно ветшала. Тогда спокойно можно было пролезть через дырку в заборе и хотя бы узнать, чья одинокая могилка ютится у подножья раскидистого каштана. Или когда строители в горячечной спешке начинали реставрацию. Неужели неясно было тогда, что этим полупьяным работягам и их издёрганным начальникам нет абсолютно никакого дела до покосившегося креста и жалкого холмика?
Последний шанс у Сергея оставался, пожалуй, в тот день, когда могилу перегрызла глубокая траншея, а краснорожий детина сонно пнул череп носком тяжёлого кирзового сапога. Тогда ещё можно было хоть что-то предпринять. И всё же Сергей укротил неуместные рецидивы благородства, замуровал совесть в самом потаённом уголке души. И промолчал.
Однако с трудом возведенная перегородка дала трещины, и теперь воспоминания о событиях трёхлетней давности ежегодно, день в день прорывались на поверхность - и ему снился сон. Всё тот же дурацкий сон. Но даже год назад было легче, а сейчас проклятый бред одолевает его уже целую неделю. А у него, между прочим, сессия на носу...
Сергей сел на кровати, потянулся к стулу, нащупал в полутьме висевший на спинке пиджак, достал из кармана мятую пачку папирос и зажигалку, закурил.
Ну чего тут мучаться?! Время-то всё равно ушло безвозвратно, и как ни верти, сделать больше ничего нельзя. Какой смысл гадать, спас бы он тогда могилу или не спас? Жалко, конечно, но что поделаешь!
В общем, спать надо, а не глупостями заниматься, вот. Форточку бы только открыть, а то душно что-то. Но вставать лень... или страшно?! Или попросту стыдно. Ведь подойдёшь к окну - и вот она, церковь Николы Притиска, видна как на ладони! Да ещё вспышки молний наверняка освещают её. А там, за оградой, была когда-то могила...
Да что ему, больше всех надо, в конце-то концов?! Так и с ума сойти недолго. Но почему же всё-таки он мучается уже третий год. Неужели этот кошмар будет тянуться вечно? Нервы на пределе.
А пошло оно всё подальше!
Сергей резким движением потушил окурок об угол стула, лёг, отвернулся к стене и натянул одеяло до макушки. Когда услышал отчётливый стук в окно. Интересно, кому там делать нечего? Шляются по улицам в такую погоду да ещё стучатся в окна первого этажа. Не иначе бомжи. Шугануть надо мерзавцев, чтоб знали! Только вот вставать неохота...
Стук настойчиво повторился. Сергей выругался, встал, прошлёпал босыми ногами по холодному полу и сонным голосом прохрипел:
- Кто там?
- Та той... одкрий хоч трохи окно, отодi побачиш, хто, - донеслось снаружи. Сергей встал одним коленом на подоконник, дотянулся до форточки и открыл её, чтобы запоздалому гуляке были лучше слышен замысловатый адрес, по которому ему надлежало отправиться.
Ослепительно сверкнула молния. На несколько секунд Сергей ослеп, а когда глаза вновь привыкли к темноте, он увидел такое, что волосы на голове встали дыбом. Объятый ужасом, Сергей хотел захлопнуть форточку, однако ударивший в неё порыв ветра не позволил сделать это. Юноша спрыгнул с подоконника и вмиг очутился на кровати. А то, что стояло за окном, сморщилось, скомкалось и мерцающим шариком устремилось в форточку вслед за ветром. Посреди комнаты мерцающий лиловым светом шарик стал разворачиваться и расти, пока не принял форму старика в рваном ватнике, ватных штанах, валенках и ушанке. Старик как старик, с растрёпанной бородой, морщинистым лицом, среднего роста. Только почему-то полупрозрачный. И вдобавок вся его фигура с ног до головы непрерывно подрагивала и мерцала, особенно когда сквозняк из форточки усиливался. Мираж?..
Между тем старик огляделся по сторонам, завидев на полке книжного шкафа крохотную иконку истово перекрестился, откашлялся и тихо проговорил:
- Ти той... не боїсь мене, дорогой. Я до тебе не той... не обiжать прийшов, нi. Я наоборот, можно сказати, по помощ обращаюся.
Голос старика был глухой, можно сказать, замогильный, но чувствовалось, что он стесняется своего появления в комнате у Сергея. Тот немного осмелел и еле выдавил из себя:
- Ничего себе не бойся, легко сказать... Вы кто?
- Я, еге? - старик неловко улыбнулся, пригладил всклокоченную бороду и приготовился ответить, но вдруг как-то странно осмотрелся, пошевелил ноздрями, словно бы принюхиваясь, задушевно спросил:
- А цигарки в тебе нема часом, га? Я ж вже... сорок лiт не курив! Вуха аж пухнуть, як од того... - старик пожевал бесцветными губами, помялся и сделал неопределённый жест рукой.
Сергей подхватил со стула пачку "Беломора" и с интересом протянул её старику, ожидая, что сейчас будет. Тот обрадовался, невыразительно пробормотал: "Еге, еге", - потянулся к пачке, но тут же отшатнулся, задрожал, заколебался и с грустью проговорил:
- Та шо ж се я, старий дурень... Я ж не можу тепер... Иi-i-i!..
От последнего звука у Сергея затряслись поджилки, он бросил папиросы на стул и вновь забился в угол кровати.
- Да не боїсь ти, дорогой, - проговорил вконец расстроившийся старик, видя его реакцию. - Я ж кажу, шо по помощ я прийшов. До тебе. Так шо не боїсь.
- Так кто вы такой, в конце концов? - вновь спросил Сергей и украдкой ущипнул себя за руку, проверяя, не сон ли это.
Больно, значит, всё происходит наяву.
- Я, чи шо? Та Решетняк. Нiколай Iванич, - охотно откликнулся старик, засветился, заколебался пуще прежнего, пригладил всклокоченную бороду и выложил престранную и прескверную историю.
Оказывается, был он родом из Безрадичей, что под Киевом, и жил там почти безвыездно аж до самой Великой Отечественной. Семья его погибла в голодную зиму тридцать третьего, а сам Николай Иванович выжил неведомо как и, по его мнению, непонятно зачем. И когда через несколько лет после голодомора случилась война, решил он наконец выбраться в Киев, чтобы в одном из храмов спросить своего святого, за что выпали на его долю такие тяжкие муки. Добрался он до Подола, нашёл там действующую церковь Николы Притиска и остался в ней на всенощное бдение. Но не повезло старику последний раз в жизни: проходивший мимо немецкий патруль сцапал богомольца и без суда и следствия немедленно повесил перед входом за нарушение комендантского часа.
- Так ты что, и есть тот самый мертвец из могилы, которую раскопали строители? - окончательно оправившись от испуга, Сергей подался вперёд.
- Та я, я, еге, - радостно закивал старик. - А на ранок мене як побачив пономар, то одразу до батюшки побiг. Прибiг та й каже, шо той... Повiсили раба Божого Нiколая, мов тую послєднюю скотiну, прости, Господи. (Старик перекрестился.) А батюшка прямо до комєнданта кинувсь та й собi каже, шо такеє дiло: раб Божий Нiколай пострадал, помер без iсповедi, а се ж не по-християнськи!
Старик ударил себя костлявой рукой в грудь. Сергей напряжённо слушал.
- Так батюшка i каже: чи не можна тепер того страдальця Нiколая хоча б у церковной оградє поховать, де святая земля то єсть, шоб було покойнiку потому Царствiє Нєбєсноє, якшо на землi вiн свiта бiлого не бачив. Ну i той... комєндант i рiшив тодi, шо супостати явно перестаралися, бо я ж нiкого не чiпав. Отодi мене й зняли i тут же ув оградi закопали, спасибi тому батюшкє, хороший був чоловiк. I лежати би менi ув могилцi аж до самого страшного суда, та хiба ж можна менi не тоє... не страдать, я тебе спрашую? Ге? - старик подслеповато заморгал. - А раз не можна, то я i знов пострадал...