– Так оно и бегать должно не так прытко, – возразил обладатель телеги с товаром. – И сил надо меньше, чтоб догнать; вот и ловили б их, ослабших. А они, гады, к людскому жилью лезут – вот скажи, чего ради?
– К жилью не они лезут, – возразил крестьянин, наслаждаясь всеобщим интересом к его познаниям. – Когда вот такие зимы, холодные и снежные, старые волки, бывает, молодняк из стаи гонят прочь, чтоб не объедали старших. А те, понятно, в охоте не слишком-то наторели, вот они к людям и жмутся: скотина домашняя – она и откормленная, и, ежели повезет до нее добраться, безропотная. И человека жрут – потому же. Вон такие господа, – почтительно кивнув в сторону Курта и Бруно, отметил крестьянин, – может статься, добыча и нелегкая, а мы с вами – отбиться сможем ли?
– Дьявольские отродья, – махнул рукой торговец. – Господь человека над всеми тварями поставил, а они все желают переменить Господень порядок. Надо, как у нас годов тому десять назад было: объявить охоту на этих тварей и за каждую шкуру платить – после того их года два не слышно было и не видно, и люди ходили спокойно.
– Мат, – вполголоса констатировал Курт, и помощник вяло отмахнулся, завалив своего короля набок.
* * *Утро постучалось в окно, забранное дешевым кусочным стеклом, пробудив ото сна; мелкая белая дробь колотила в зеленые мутные стеклышки назойливо и упрямо, стук казался раздражающе громким в тишине трактирной комнаты. Глаза Курт разлепил с неохотой, ощущая щеками, что нагретый с вечера воздух за ночь выветрился и остыл.
Комната, выделенная им владельцем, отличалась от прочих сравнительной благоустроенностью, ибо, кроме полагающихся удобств вроде квадратного низкого стола с парой табуретов и двух деревянных кроватей, имелась в ней еще и печь. Собственно, это не являлось полноценной печью – просто четырехногая жаровня, укрытая колпаком и топящаяся исключительно недымным, тлеющим углем; колпак давал бульшую прогревающую поверхность, а уголь дольше держал жар и не требовал отдушины. Судя по тому, что под толстыми чугунными ножками доски пола не протерлись, а на стене за печью не образовалось темного пятна, сия constructio не находилась здесь неизменно, а перемещалась из одной комнаты в другую в зависимости от случая. Случаем, как несложно было догадаться, являлся постоялец, готовый раскошелиться на подобное дополнительное благоустроение своего бытия. О том, готовы ли к подобному повороту дела господа, Велле не осведомился, однако совершенно явно не сомневался в том, что бунтовать по предъявлении счета оные господа не станут.
С вечера Вольф Велле жахнул на жаровню добрую порцию угля, отчего первый час было не вздохнуть; пробыв в комнате неполных пять минут, Курт спустился снова в обеденную залу, где и провел следующие два часа за шахматами, медленно потягивая легкое пиво и пытаясь выиграть у самого себя. Когда жар несколько разошелся, а угольный треск стал потише, он, наконец, смог заставить себя войти в комнату снова и, повалившись на кровать, уснуть, предусмотрительно почти не раздеваясь, благодаря чему вылезать из-под одеяла утром оказалось не так противно. Однако же для совершения необходимых утренних забот так или иначе пришлось выставить себя на мороз, и по возвращении в трактир его хватило даже на то, чтобы вытянуть к очагу в зале окоченевшие руки.
Пока еще тихая трапезная комната мало-помалу заполнялась людьми и голосами, владелец принимал и выставлял заказанное, и вид при том Альфред Велле имел наидовольнейший. Удовлетворенность его, равно как и недовольство многих постояльцев, были вполне понятны: выйдя этим утром за пределы стен, явственно можно было понять, что о продолжении пути не может быть и речи, сколь бы ни была важна цель. Метель не ослабла, а даже и усилилась, ветер царапал лицо и слепил, снег стал чаще и жестче, и дорога, проходящая в десяти шагах от двери, исчезла из глаз вовсе. Владельцу сей малоотрадный факт сулил немалую прибыль от застрявших здесь постояльцев, постояльцам же – нарушение планов и лишние расходы, отчего увидеть хотя бы равнодушие на лице кого-то из них было сложно. Лица хмурились, брови недовольно сдвигались, и то и дело раздавался чей-то тяжелый вздох.
– Я вижу, только нам и все равно, – тихо заметил Курт, когда крестьянин, бросив уже далеко не первый тоскливый взгляд в окно, отвернулся, обреченно подперев голову кулаком.
– Тебе все равно, – поправил Бруно; он отмахнулся:
– Abi sis.[9] Куда нам спешить? Наслаждайся бездельем; хороший повод.
О том, что на установленном месте службы надлежит появляться вовремя, помощник напоминать не стал, обратившись снова к столу, и Курт продолжил разглядывание окружающего общества, сегодня дополненного еще тремя постояльцами.
Неподалеку от них, заняв тот самый ближний к очагу стол, где они отогревались вчера, обосновался статный поджарый человек с надменным, сухим, как корка, лицом. С этим все ясно. Меч с гербом не оставил в комнате, держит при себе, рыцарская цепь на шее выставлена подчеркнуто напоказ, однако кольчуга недорогая, простая, одеяние без причуд, да и с явно заметными следами чинки. Собрат по сословию – бывший все равно-кто, ныне «господин рыцарь», за какие-то заслуги возведенный в звание или же принявший сие звание в порядке наследственной традиции, когда, кроме этой самой традиции, наследовать уже нечего. Можно смело спорить на что угодно: денег у славного воина куда меньше, чем спеси и гордости, и эта цепь – самое дорогостоящее, что наличествует в его имуществе, после меча. Или наоборот. Судя по какому-то прибитому виду, за этим столом отогревается у очага после ночи, проведенной в комнате, которую снабдить печью у него недостало средств. Вряд ли даже он к своим явным сорока с хвостиком стяжал хоть какую-то землю, и на вопрос о том, куда держит путь этот человек, наверное, не ответил бы и он сам. Такие могут за всю свою жизнь не увидеть никакого иного жилища, кроме трактирных комнат да, разве, сокрытых во тьме опочивален наиболее благосклонных к странствующим рыцарям воздыхательниц. От встреч с которыми, кстати заметить, временами может перепасть и нечто более материальное и полезное, нежели безусловно приятные дары их благосклонности…
У стены, через стол от дамочки с мальчишкой, тихо переговариваются парень и девица примерно одних лет, и лет немногих. Быть может, двадцати или около того. Сидят не врозь, но и не обжимаются. Друг на друга поглядывают, словно два ребенка, тайком от родителей забравшихся в кладовку и уничтоживших все найденные сладости, попавшиеся на глаза. Вот кому этой ночью наверняка было тепло безо всяких печей… Не новобрачные. Это уж точно. Куда бы могли направляться эти? Быть может, и никуда. Быть может, этот трактир и есть цель их путешествия – попросту провести несколько дней там, где никто не увидит и куда не вломится внезапно родня со скорбными воплями… Хотя – не похоже. Лица ублаготворенные, но недовольные, и все те же нетерпеливые взгляды в окно. Тоже торопятся уехать, как все. Или, возможно, просто подходят к концу средства, скопленные ради этого маленького любовного странствия, и теперь впереди маячит выбор между влезанием в долги и скандалом с владельцем – и риском потеряться в снегах и замерзнуть насмерть…
Когда рывком распахнулась дверь, на нее снова обернулись все присутствующие, и на миг стихли и без того вялые и негромкие разговоры.
– Гляди-ка, кто-то все же прошел и не заблудился, – отметил Бруно; Курт пожал плечами:
– Счастливчик.
На особенно счастливого, однако, вошедший похож не был – путник напоминал весьма удрученный сугроб; дорожный плащ топорщился оледенелым колоколом, высокие сапоги обросли снежными колодками едва не доверху, и когда пришелец сбросил на плечи капюшон, на пол хлопнулся большой снежный ком. Под капюшоном обнаружилось молодое лицо, задубевшее от ветра и мокрое от растаявших снежинок, с белыми от мороза щеками. Примолкшее собрание он окинул быстрым взглядом, на миг задержав его на Курте с Бруно, на полмгновения дольше – на девице подле парня и, наконец, остановил на поспешно вышедшем навстречу владельце.
– Господи Иисусе, – сострадающе проговорил Велле. – Да вы на ногах едва стоите… Идите скорей к огню.
– Успеется, – возразил гость, прокашлялся, изгоняя хрипоту из промерзшего голоса, и кивнул на дверь: – Конюшня у тебя имеется, любезнейший?
– Ну, само собою! Мой сын займется вашим конем, а вы…
– Лошадью, – поправил тот. – А я – пойду с ним.
– Хотите проследить за моей работой? – чуть оскорбленно вклинился Вольф, влезая в свою шубу. – Напрасно будете морозиться. Я здесь занимаюсь лошадьми с малых лет. Поверьте, все будет, как надо.
– Хочу видеть, что у вас за конюшня, – твердо возразил пришелец, и Велле лишь пожал плечами:
– Ваша воля.
– Учти – какой-нибудь хлев моей малютке не сгодится, – пояснил тот, и дверь захлопнулась за его спиной снова, утаив от присутствующих продолжение лекции о правильном содержании лошадей.