Однако мешковатая одежда не могла скрыть гордой осанки и манеры держаться, исполненной внутреннего достоинства. На долю секунды Джону показалось, что он увидел в глазах каторжника что-то еще, кроме заученной пустоты. Он увидел в них разум.
— Как тебя зовут? — спросил он.
Мужчина исподлобья посмотрел на Джона, и в его взгляде сверкнула ненависть. Он молча отвернулся.
Один из надсмотрщиков хлестнул его кнутом. Каторжник согнулся от боли, но не проронил ни звука.
— А ну, отвечай господину, — угрожающе прошипел надсмотрщик. — Говори свое имя.
Мужчина выпрямился, но продолжал хранить молчание. Стражник снова отвел руку с кнутом для очередного удара, но Джон остановил его.
— За что он осужден?
— За измену Англии, — последовал ответ. — Это один из тех шотландцев, что восстали против короля, но потерпели поражение. — При этих словах на шее каторжника запульсировала жилка, но он ничего не сказал. — Его приговор — четырнадцать лет каторги, и он стоит всего сорок фунтов.
Джон отступил назад. Описание этого человека было далеко от образа учтивого образованного человека, которого он надеялся найти на торгах. И к тому же шотландец. Да он сбежит с фермы на следующий день, если Джон не будет неусыпно сторожить его.
Джон отвел взгляд от лица шотландца. Он видел, как напряглись желваки на его челюстях при одном упоминании о приговоре. Непокорность еще жила в его мятежной душе.
Переходя от одного мужчины к другому, Джон видел лишь пустые мутные глаза, унылые лица и тела, изнуренные голодом и бог знает какими болезнями. Его взгляд снова обратился к шотландцу. Мятежник был ужасающе исхудавшим, но в нем угадывалась недюжинная сила. На шотландца поглядывали еще два фермера, один из которых потребовал, чтобы он открыл рот. Но «лорд» в ответ лишь крепче стиснул челюсти.
Еще один удар кнутом строптивый шотландец встретил с упорным молчанием. Но проявление непокорности не отпугнуло покупателя, внимательно оглядывавшего гордеца. Джон знал его: это был Калеб Баерс, известный своей жестокостью.
Джон понимал, что готов совершить безрассудный поступок. Но ведь другие иммигранты были никуда не годны, а ему требовался работник. И решившись, Джон подошел к распорядителю, который уже торговался с Баерсом.
— Я заплачу за него тридцать фунтов, и ни монетой больше, — сказал Баерс.
— Тридцать пять, — заявил Джон.
Баерс смерил Джона угрожающим взглядом.
— Зачем тебе неприятности? Этого каторжника нужно усмирять.
— Я надеюсь, ему известно, что его ждет в случае побега? — поинтересовался Джон, хотя и понимал, что вряд ли боязнь наказания удержит шотландца.
Однако по какой-то неведомой причине — он предпочитал не задумываться о том, что побуждало его, — Джон не мог позволить Баерсу заполучить шотландца.
Он повернулся к продавцу:
— Я даю тридцать пять фунтов, — повторил он.
— Сорок, — настаивал продавец. — За каторжника, осужденного на семь лет, я прошу двадцать пять, а этот сослан на четырнадцать. Я сбавлю цену, только если мне придется везти его дальше, в глубинку.
Джон снова посмотрел на каторжника. Шотландец был выше его самого на несколько дюймов, а Джон считался высоким мужчиной. Их взгляды встретились, и Джон скорее почувствовал, нежели увидел вспышку гнева в зеленых глазах иноземца. Он кожей ощутил исходящие от него ненависть и непокорность. Разум подсказывал Джону, что стоит удержаться от покупки.
Однако он может стать его последней надеждой пережить приближающуюся зиму.
— Хорошо, я плачу сорок фунтов, — кивнул Джон, соглашаясь с распорядителем торгов.
При этих словах губы каторжника сжались в тонкую полоску. Распорядитель жестом попросил Джона подойти к столу, за которым сидел другой человек с кипой бумаг.