Они уже усаживались в машину, когда из дверей ресторана выбежал запыхавшийся официант. Подлетев, он распахнул дверцу и протянул кредитную карточку.
— Вот, вы потеряли.
Старый тихонько ахнул. Он был уверен, что все эти потуги пропадут даром. Человека не переделать, и все душещипательные истории на эту тему — не более чем сочинения для воскресных школ.
Молодой медленно протянул руку и, взяв карточку, сказал:
— Спасибо.
Официант облегченно усмехнулся:
— Чего уж там, — и, резко развернувшись, двинулся к дверям. У самых дверей он остановился и, окинув скептическим взглядом типа в костюме от Валентино, уютно устроившегося на ступеньках, достал из кармана бумажник и со словами: «Вот, дядя, возьми и больше не теряй» засунул его тому за пазуху. Старый покачал головой и протянул:
— Да-а-а. Не ожидал.
Молодой улыбнулся:
— Этих людей трудно назвать добропорядочными обывателями, но у большинства из них в душе до сих пор живы понятия чести и благородства. — Он был тих и задумчив. — Возможно, именно этим и объясняется, что они смогли объединить вокруг себя столько наций и языков. И я уверен, что они еще удивят этот мир, надо только помочь им вновь обрести достоинство…
Спустя три часа небольшой частный самолет марки «фалькон», натужно гудя турбинами, взлетел с обледенелой посадочной полосы Домодедовского аэропорта и ввинтился в ночное русское небо, развернувшись носом в сторону Европы. Старый сидел у иллюминатора с поднятой шторкой и смотрел на море огней, уплывающее назад. Когда зарево ночного города скрылось за горизонтом, он задернул шторку, откинулся на спинку кресла и улыбнулся. Пожалуй, ему начала нравиться эта страна, а климат… что ж, когда он был тралсом-черпаком на норвежском драккаре, у него никто не спрашивал, нравится ли ему климат. И ничего — выжил.
— Ну ладно, Роджер, я пошла. Уже поздно. Ирина, наверное, на меня сердится.
Фотограф вздохнул и наклонился вперед, пытаясь дотянуться губами до щеки, но девушка слегка дернула головой, отчего щека ее оказалась закрыта упавшей прядью рыжих волос, и насмешливо произнесла:
— Фу, Роджер, ты же уже большой мальчик. В твоем возрасте целоваться в подъезде — дурной тон.
Фотограф дернулся и, покраснев, резко отстранился:
— Саша, зачем ты надо мной издеваешься?
Рыжая кокетливо рассмеялась:
— Разве?
Качнувшись вперед, она мимолетным движением скользнула губами по его заросшей щеке и тут же, ловко вывернувшись из кольца вскинутых рук, стремительно взлетела вверх по лестнице. На середине пролета она приостановилась и, вскинув руку в прощальном жесте, бросила: «Ладно, не переживай, до завтра», после чего на оставшегося в одиночестве мужчину снова обрушился дробный стук ее каблучков, затем хлопнула дверь и все стихло. Фотограф задумчиво похлопал себя по карманам, извлек помятую пачку, сунул в рот сигарету, прикурил, на мгновение замер, уставившись на трепещущий язычок, который явно свидетельствовал о том, что рука, держащая зажигалку, немного дрожит, и со словами «Черт! Дерьмо!» толкнул дверь и вышел из подъезда.
Когда рыжая вошла в комнату, черноволосая сидела за компьютером и что-то сосредоточенно набирала.
— Привет, подруженька.
Черноволосая поморщилась и, на мгновение подняв руку то ли в знак приветствия, то ли прося не отвлекать, бросила:
— Привет… минуту!
Рыжеволосая кивнула и, положив сумочку на трюмо, подошла к шкафу.
Через пятнадцать минут, когда она, уже переодевшись и приняв душ, деловито орудовала лопаточкой, поджаривая на шипящей и плюющейся маслом сковороде пару солидной толщины стейков из свинины, на кухне появилась черноволосая. Плюхнувшись на табуретку, она с наслаждением развела руки, запрокинула голову и довольно выдохнула:
— Уф, сегодня целый день не разгибаюсь. Сначала на работе пришлось подготовить и разослать почти триста писем. А потом здесь, как пришла — села за свой. И вот только встала.
Рыжая в очередной раз перевернула стейки и, отключив огонь под кастрюлькой со спагетти, достала дуршлаг:
— Ну и надо было так надрываться?
Черноволосая поморщилась:
— Мойз… Дмитрий Иванович сказал, что завтра прибудет курьер.
Рыжая усмехнулась:
— Ничего, подождал бы денек-другой. — Черноволосая молча достала пачку узких, тонких сигарет, прикурила одну и, выпустив клуб ароматного, чуть пахнущего ментолом дыма, прищурила глаза. — Знаешь, — мечтательно сказала она, — когда-то, в сороковом, я послала Мойзеля ко всем чертям. Ну, на том балу у герцогов Мальборо… Ну, сразу после того как Черчилль снова стал премьером, неужели ты не помнишь?
Рыжая покачала головой:
— В то время, милая моя, я чистила котлы в бесплатной столовой в Варшавском гетто и думала, что моя жизнь подходит к своему печальному завершению.
Черноволосая посмотрела на нее долгим взглядом.
— Прости, — сказала она и замолчала.
После длинной паузы, за время которой на столе появились тарелки, хлеб и бутылочка кетчупа, рыжая с улыбкой сказала:
— Ай, не бери в голову… Вот интересно, почему практически каждого из нас когда-нибудь обязательно принимают за еврея или еврейку? Насколько я знаю, один только Мойзель никогда не попадал в такую ситуацию.
Черноволосая с усмешкой возразила:
— Ты не права. Он тоже побывал евреем. Впрочем, я бы не сказала, что его ПРИНЯЛИ за еврея. Просто в то время в Гейдельберге невозможно было быть банкиром и не быть евреем.
Рыжая понимающе кивнула:
— Ну да, я же забыла, что ты имела с ним роман гораздо позже, чем я, и потому лучше меня знаешь последнюю треть его жизни. — Она лукаво улыбнулась. — Честно сказать, многие, и я в том числе, считали, что тот громкий и шикарный скандал в сороковом ты устроила как раз в ознаменование вашего разрыва.
Черноволосая рассмеялась:
— ТОГДА я считала несколько иначе, но, судя по всему, ты права. Хотя мне до сих пор еще довольно трудно признаться в этом самой себе. Так ты о нем знаешь? — спросила она серьезно.
Рыжая кивнула:
— Конечно. Каждый из нас информируется о случаях отказа от надежды. И, могу тебе сказать, многие из нас были категорически против того, чтобы Мойзель встревал в ту авантюру с Освенцимом. — Она запнулась, потом, твердо глядя в глаза собеседнице, договорила: — И я в том числе.
Черноволосая молча затянулась сигаретой, задержала дыхание и выпустила дым через ноздри. В кухне стояла напряженная тишина. Наконец черноволосая разомкнула губы и сказала:
— Что ж, я это заслужила. — Она подняла глаза и, глядя в упор на рыжую, спросила: — А это твое мнение, ты с тех пор его изменила?
Рыжая улыбнулась и тряхнула волосами.
— Перестань, конечно же — да. Иначе я бы ни за что не согласилась поехать с тобой в эту глушь. К тому же тогда в моем отношении к тебе не было ничего личного. Просто Мойзель тогда попал в такую ситуацию, что мы вполне могли его потерять. А мы НЕ МОЖЕМ позволить себе потерять Мойзеля.
Они снова помолчали, думая об одном и том же, но каждая по-своему. Рыжая взяла вилку и кивнула черноволосой:
— Ладно, давай есть, а то все остынет. — Она хихикнула. — Если бы мой консультант-диетолог узнал, ЧЕМ я питаюсь по вечерам, он пришел бы в ужас.
Черноволосая удивленно посмотрела на нее, перевела взгляд на стол и… расхохоталась:
— Да уж… и не говори.
Когда они уже пили чай, хрустя (о ужас!) сушками с маком, рыжая вдруг спохватилась:
— Ты же хотела рассказать о чем-то, что там произошло после твоего знаменитого скандала на балу.
Черноволосая тряхнула волосами:
— А-а, не стоит. — Лицо ее приняло задумчивое выражение. — Впрочем… он ведь приехал ко мне после всего этого. Через неделю. Понимаешь, большая часть того, чем мы владели, была куплена на его деньги. Поэтому я всю неделю готовилась к еще более роскошному скандалу, назначенному на то время, когда он заявится ко мне и начнет требовать своего. О, — она мечтательно закатила глаза, — при мысли об этом скандале я испытывала настоящее вдохновение. Это был бы шедевр, настоящая жемчужина моей коллекции. А уж можешь мне поверить, я за свою жизнь закатила немало талантливейших скандалов.
Рыжая улыбнулась:
— Да уж знаем, наслышаны о твоем таланте.
Обе рассмеялись. Когда смех утих, черноволосая отодвинула в сторону чашку и, опершись локтями о стол, уложила на сомкнутые руки подбородок.
— Знаешь, он вошел в дом, поднялся в свой кабинет, бросил в саквояж несколько книг, взял открытую коробку сигар и… ушел. Он даже не зашел ко мне! Черт возьми, я почувствовала себя юной хулиганкой, которая разбила любимую чашку своего сильного, мудрого и доброго папочки, а потом, с испугу, сама же на него и наорала. А такие отцы никогда не бросают в беде своих глупых дочек. Поэтому, когда наш эшелон загнали в тупик на той польской станции, ну ты понимаешь… я имею в виду Аушвиц, я была абсолютно спокойна. — Она на мгновение умолкла и неожиданно добавила: — Вот только после того вечера я вдруг поняла, что не испытываю к нему никакого сексуального влечения. И это при том, что я охотилась за ним чертову уйму лет, что буквально бесилась от дикого желания при одной только мысли о том, как я затащу его в постель…