– Надеюсь, что нет!
– Я слышала о сочетании работы и удовольствия, но здесь вы, похоже, отвергли удовольствие и просто расположились со своей работой в чужой комнате.
– Стоило мне подумать о переменах, как призрак двоюродного деда хватал меня за руку, – заметил Байрон. Виктория бросила на него скептический взгляд, и он продолжал уже более серьезным тоном: – Эти комнаты никогда не казались мне моими. Возможно, все переменится, когда начну перестраивать замок, но последний год я чувствовал себя в собственном доме чужим.
– Для начала уберите отсюда лишнюю мебель и безделушки, – посоветовала Виктория с присущей ей практичностью. – А дальше все пойдет легче.
Он грустно улыбнулся:
– Верно, слишком верно. Скорее всего это можно приписать лености.
Виктория усмехнулась:
– Эти комнаты говорят о том, почему вы предложили мне заключить с вами сделку.
– Почему?
– От скуки. Каждый день одно и то же, очередные расходы и три процента, заплесневелые акты и падежовец. Тут и свихнуться недолго. Особенно если верить вашей репутации повесы и прохвоста. Байрон поднял бокал.
– Вот и свихнулся. Помните сделку? Двадцать тысяч фунтов за одну неделю – это своего рода рекорд.
– Эти деньги вы получите с процентами, в положенное время. А сейчас вы не получили бы их ни при каких обстоятельствах. Вряд ли можно назвать мой гонорар чрезмерным, поскольку я вообще ничего не получу.
Байрон небрежно отмахнулся от ее доводов и переменил тему:
– Теперь вы называете это гонораром?
– Это слово не хуже тех, которые употребили вы. – Она посмотрела ему в глаза, слегка вздернув подбородок. – Я согласилась стать шлюхой, Рейберн, и не жалею об этом. Я получаю удовольствие впервые за последние пятнадцать лет.
Байрон ошеломленно посмотрел на нее. Он был уверен, что она говорит серьезно. Возможно, серьезнее, чем ей это кажется. Интересно, подумал он, будет ли она пренебрегать условностями, когда вернется в Рашворт? Ведь привычка создает множество пут, которые трудно разорвать, даже обладая решительным характером, а Виктория, похоже, не понимает, как изменилось ее положение. Байрон не верил, что она вновь станет прежней.
Но свои мысли он предпочел держать при себе, лишь промолвил:
– Вы весьма красноречивы.
Она посмотрела на него, прищурившись.
– Не стоит надо мной смеяться.
– Разве я смеюсь?
– У вас такой вид, будто вы что-то скрываете.
– И вам это кажется забавным. – Он слегка улыбнулся. – Мне тоже забавно. Вы заявляете, что слишком много заботились о том, что думают люди, тревожитесь о том, что думаю я.
Виктория вздохнула, выражение ее лица смягчилось.
– Весьма патетическое начало.
– Не патетическое. Естественное. – Он потянулся через стол и взял ее за руку. – Я не смеялся. Я думал, какой поднимется шум, если вы вернетесь в общество и будете пренебрегать условностями.
Виктория подняла бокал.
– На это стоит посмотреть. Я притча во языцех в Лондоне и шокирую все общество от Биллингсгейта до Букингема.
Он подумал, что на это действительно любопытно посмотреть, но в следующее мгновение содрогнулся. Он сыт по горло своей ролью лорда ночи и мрака, таинственного гостя, темного герцога, и потерял вкус к развевающим плащам. Возможно, на молодые, трепетные создания его маскарад и производил впечатление, но Виктория бросила бы на него один-единственный взгляд и с усмешкой отвернулась бы. И как король из известной сказки, он остался бы голым перед всем народом.
Уж лучше провести свои дни среди овец и слуг в деревне, по крайней мере никто не спросит, кем он был и кем стал.– Я больше не езжу в Лондон, – спокойно произнес Байрон.
Эти слова упали на стол, как подстреленная куропатка, и до конца ужина никто из них не проронил ни слова.
Байрон первым нарушил молчание:
– Я говорил сегодня с Томом Драйвером.