Герцог не успокаивал, но и не пугал. Он был с ней фамильярен, словно они знали друг друга давным-давно. Два похожих духа, заключенных в непохожие бутылки.
– Кому-кому, а вам следовало бы это знать. Я не знаю ничего такого, чего не знаете вы, а ключ к шифру заперт вот здесь. – Она провела пальцами по его лбу. – Вы смотрите внутрь и говорите мне. Почему?
– Вам не удастся с такой легкостью обвинить во всем меня, – сказал он.
Виктория рассмеялась, пытаясь, чтобы смех прозвучал беззаботно, но не получилось.
Прикосновение его голой груди к ее голым рукам прогнало прочь серьезные мысли. Виктория позволила похоти овладеть ею. Она чувствовала, как его плоть прижимается к ней, и это ее не пугало и не вызывало стыда; именно так и должно быть, думала она. Мужчина хочет женщину в темноте, женщина обращается к мужчине, чтобы удержать на расстоянии тьму рассудка.
Глава 5
Байрон торопливо стянул с леди Виктории платье, бросил на пол, после чего стал расстегивать застежки корсета. Вожделение сделало его нетерпеливым, но еще больше – гораздо больше, признался он себе, – он боялся того, что она скажет, если ее не отвлечь. «Вы смотрите внутрь и говорите мне. Почему?» Как может она полагать, что понимает, почему он прячется? Как может надеяться, что поймет отчаяние, которое терзает его днем и преследует по ночам?
Он снял с нее корсет и следом сорочку.
Леди Виктория смотрела ему в глаза, высоко подняв голову и вздернув подбородок. Высокие груди, пышные для ее худощавого тела и более крепкие, чем у большинства женщин ее возраста; мягкие покатые плечи; гладкая кожа; гибкая талия – все возбуждало, все вызывало желание. Она держалась с естественной, чувственной грацией, и он вдруг понял, что эта женщина рождена, чтобы быть любимой. Неудивительно, что она прячется за уродливой одеждой и холодной улыбкой. Она должна сочетать в себе крайности для того, чтобы противостоять внутренней эротической притягательности.
Мысль о том, что он обнимет ее, прижмет к себе ее голое тело и вопьется в ее губы, вызвала новый прилив желания. Но он не потянулся к ней. Она была обнажена только до пояса.
– Распустите волосы, – велел он.
– Что? – удивилась Виктория.
– Волосы. Распустите их.
Немного поколебавшись, она закинула руку за голову, чтобы вытащить шпильки, и груди ее соблазнительно приподнялись. Быстро вытащив шпильки, она начала распускать тугой узел волос. Затем, оценивающе посмотрев на герцога, остановилась и встряхнула головой один, другой, потом третий раз, пока волосы не рассыпались по плечам.
Байрон сразу же понял, почему она колебалась. Ее лицо в обрамлении густых светлых волос вдруг стало казаться моложе, с него исчезло выражение уверенности в себе. Черты лица, такие строгие до того, теперь стали мягче, изящнее, и даже очертания подбородка были уже не воинственными, а всего лишь упрямыми. Без своего тугого пучка, заменяющего ей доспехи, она превратилась в создание более уязвимое.
Байрон взял в руку ее локон, тонкий, как шелк, словно у феи, но концы волос были острижены и доставали только до груди.
– Вы обходитесь с ними безжалостно, – укоризненно сказал Байрон, поднимая конец локона для доказательства своих слов.
– Их никто никогда не видит, – объяснила Виктория, избегая его взгляда.
Он покачал головой:
– Нет. – Леди, стоявшая перед ним, была слишком сложной натурой, чтобы все объяснялось так просто. Так же, как ее одежда и манера держаться, ее волосы были частью личины, при помощи которой она держала мир на расстоянии. – Вы обрезали волосы потому, что терпеть их не можете. Потому что они потрясающие, красивые, а красота опасна. – Он поднес локон к губам и поцеловал, Виктория не сводила глаз с его руки.