Она к тому времени уже разошлась с Мишей. Катя Васильева пришла в дом на день рождения Миши и увела его навсегда. Потом, наверное, она отмаливала этот грех. У Лиды была страшная депрессия, это её подломило, я была с ней в эти тяжёлые дни рядом. Я помню, приезжала к Лиде, уговаривала её, что надо заниматься собой. Говорила ей: «Ты должна бегать по утрам. Хочется, не хочется, вставай и бегай…»
А меня привёл на беговую дорожку Олег Анофриев. Мне не хотелось, а он уверял: «Ты только попробуй, увидишь, как это прекрасно!» Олег знал, о чём говорит: бег помог ему восстановиться после инфаркта.
И я тоже побежала. Вставала в семь утра и мчалась на Чистые пруды. Чтобы меня не узнавали, надвигала на лоб белый берет. К слову, благодаря бегу я познакомилась с интересными людьми, среди которых были доктор наук, военные и милые чудаки, которые даже зимой тренировались в одних трусах!
Лиду я уговорила. Потом она признавалась, что как дура бегала вокруг своего дома, потому что Талызина советовала. Этот бег её как-то встряхивал, отвлекал.
И вот она мне позвонила, что в «Чаре» у неё приличные деньги, и попросила пойти с ней… Я сказала: «Лида, это бесполезно, ничего не получишь». Она умоляла: «Я тебя прошу, пойдём. Может, ты покажешь „морду лица” и тебе отдадут. Там, говорят, кому-то возвращают деньги». И мы пришли. Это был ужас. Потому что какие-то безумные люди бегали у банка, носилась хозяйка, вся в бриллиантах. Кто-то кричал, и милиционер стоял.
Я сунулась в одну дверь, сказала: «Вот я артистка Талызина, здесь артистка Савченко…» – «Никаких артистов, идите отсюда…» Потом толкнулись в другую дверь – то же самое. А я к тому времени была уже народная артистка. Но в этих обстоятельствах звание не играло никакой роли. Ничего никому не нужно было, и «морда лица» никому не помогла абсолютно. Я была в таком ужасе, меня просто парализовало. На нас навалилось незнакомое, чужое, непонятное. Мы вышли, я находилась в состоянии полной растерянности. Унизительное ощущение. Вроде как я торговала своим именем. Никакой артистки Талызиной не существовало. Были только деньги, деньги, деньги…
Лида мне всё повторяла: «Может, мы пойдём куда-то ещё…» Я повернулась и на неё крикнула. Не потому что она меня сюда привела, нет. Скорее, от беспомощности, от ощущения, что мы были песчинками в этой круговерти.
Я помню, как Лида на меня взглянула, когда я на неё орала. У меня, конечно, кольнуло сердце, и обожгла мысль: «Ой, что я сделала!» Но в тот момент я себя не могла переломить. Это был выплеск эмоций. Как говорят сегодня: ничего личного. Во мне бурлила обида, что мы оказались в дураках. Я не могла сразу сказать: «Извини меня». Потом, через день-два я остыла, успокоилась, позвонила и извинилась. Но Лида затаилась и не простила.
Очень много раз я просила у неё прощение. И звонила, и со сцены говорила, когда у неё был юбилей. И ещё раз звонила, но уже дружбы у нас не было. По-моему, Лида сказала, что простила, но наши прежние отношения безвозвратно закончились. Потом она ушла из театра, я понимала, что жизнь у неё, наверное, была грустная. Потому что актёр без театра – это очень тяжело. Можно ли это пережить, не знаю. И вот она ушла. Я наткнулась на объявление в Доме актёра уже после её смерти. Но ощущение вины никуда не делось. Вспоминаю Лиду, вижу её отчаянный взгляд, слышу свои обидные слова. Но ничего нельзя изменить.
Меня не сразу начали снимать в кино. Пробовали и не снимали. Шесть лет я ходила на кинопробы. А потом подумала: да на какой ляд это кино мне сдалось? У меня есть профессия, я работаю в театре, играю роли. Что я мучаюсь: снимают они меня или не снимают? Я опоздала на полтора часа на очередную пробу, и меня взяли. Потом уже был «Зигзаг удачи».
Этот фильм сыграл большую роль в моей актёрской судьбе. Меня стали узнавать на улице. Ко мне очень часто подходили люди и спрашивали: «Ну как же вы, такая хорошенькая женщина, позволили себя изуродовать?» Делали комплименты: «Вы потрясающе там сыграли!» Меня до сих пор спрашивают про «Зигзаг удачи», из чего я делаю заключение, что эта картина не устарела. Она в нашей стране всё ещё актуальна.
На роль в «Зигзаге удачи» меня утвердили в 1965 году. На моём месте должна была быть Алиса Фрейндлих, но она в тот момент ждала ребёнка, и роль после двух кинопроб досталась мне. Я трепетала. Мне нравился сценарий. Меня пригласил знаменитый режиссёр Эльдар Рязанов, который уже снял и «Карнавальную ночь», и «Берегись автомобиля», и «Девушку без адреса». И я была в восторге от того, что рядом со мной такие мастера, как Евгений Евстигнеев и Евгений Леонов. У Жоры Буркова это была третья картина, но ему было легко влиться в мужской коллектив.
Зимнюю натуру Рязанов начал снимать в феврале. Зима тогда словно где-то заблудилась, стояла промозглая погода, и снег падал и таял на глазах. Тогда Эльдар Александрович принял решение снимать в полторы смены – по двенадцать часов в сутки. Тёплых вагончиков с удобствами, как сейчас, тогда и в помине не было, и все мы ужасно мёрзли.
Ко мне подходили и говорили: «Вы же хорошенькая женщина(!), как же вы позволили себя так изуродовать?»
Практически сразу ко мне подошёл Евстигнеев и по-свойски предложил: «Я тут купил „четвертинку”, посидим потом?» Я с радостью согласилась. К нам присоединился Бурков. Мне так хотелось стать своей в этой блестящей компании. Вскоре нас стали называть тройкой, как хоккеистов.
Съёмки были весёлые, потому что у меня были два таких фантастических партнёра. Они даже как-то тайно немножко соревновались, не хотели друг от друга отстать. Поэтому если начинал говорить один, то другой тут же продолжал.
У Буркова было много историй. Он обладал такой способностью – любой эпизод мог сделать смешным, раскрыть его с неожиданной стороны. Я понимала, что это два таланта, а что они гении – это я потом поняла. Растворяясь в восторге от работы, я пребывала в эйфорическом состоянии. Каждый день съёмок был праздником.
Я знала, как мне надо сниматься. Рязанов на меня орал, и Нина Скуйбина сказала: «Элик, ну что же ты на неё так кричишь?» А он ответил: «Если на неё не кричать, она ничего не сделает». Опять же про себя я подумала: «Очень ошибаетесь, Эльдар Александрович…» Но, конечно, ничего не сказала, молчала как партизан. И очень точно сделала свою роль. Потому что я её очень хорошо знала и очень тонко чувствовала. И я понимала, что режиссёр может говорить всё что угодно, а я делать буду так, как считаю нужным.
Мои товарищи в плане спиртного были настоящими бойцами, а мне хватало пары рюмок, чтобы ощутить волшебное счастье бытия. Но нашему режиссёру эти забавы не нравились. И однажды он сделал нам серьёзное внушение: «Не понимаю, как вы можете себя так вести! Я вас ненавижу и даже презираю. Каждому отправлю в театр „телегу”». А потом повернулся к Евстигнееву: «Женя, сегодня я не смог выбрать ни одного трезвого дубля…» Посмотрел на меня: «А ты, Талызина, вообще монстр!» Повисла напряжённая пауза. И второй режиссёр Володя Досталь покачал головой: «Нехорошо получилось, ребята! А тебя, Валька, больше всех видно!»
Настроение у всех на нуле, но работать всё равно надо. А в перерыве мои друзья снова пошли за угол, но меня не позвали. «Вы что? Решили меня выкинуть?» – с обидой говорю Буркову. А он смеётся: «Валька, ты выпьешь на копейку, а покажешь на рубль!» И Женя, добрая душа, сказал: «Да налей ей!» Я дала слово больше «не выступать», но не удержалась.
Наш прекрасный оператор Володя Нахабцев пять часов по нам выставлял свет. Мы все на улице, озябли как суслики. А чудесный мхатовский артист Алексей Грибов на этом холоде весь съёжился, втянул голову в плечи, а под подбородком у него свисал такой морщинистый зоб. Что на меня нашло? Я схватила великого артиста за эту сморщенную кожу с возгласом: «Ах ты, мой хорошенький!» Бурков с Евстигнеевым просто поползли. А Рязанов бросил на меня удивлённый взгляд.
Грибов был, конечно, великолепным артистом. И чувство юмора у него присутствовало. Про него ходили смешные истории. Одна из них – готовый сюжет для комедии. Однажды я подошла к артисту и расспросила его по существу: «Алексей Николаевич, а правда ли говорят, что вы в Сандунах на пару с Ливановым открыли банку шпрот и пустили в бассейн?»
«Это вы что, мне в любви объясняетесь, что ли?»
– Ну, во-первых, не шпроты, а во-вторых, не с Ливановым, а с Николаем Боголюбовым, – улыбнулся Алексей Николаевич. – В то время Боголюбов как раз снялся в «Великом гражданине». Он был очень, очень знаменитый, слава его гремела по всей стране, его узнавали на улицах. История произошла весной, у нас было очень хорошее настроение. Мы с ним пошли в ресторан «Метрополь», замечательно посидели, выпили и пошли раков покупать. А мы знали, что за «Метрополем» одна красивая женщина, высокая, наверное, прибалтийка, звали её Линда, этих раков продаёт. И мы ещё взяли водки, подошли к ней и купили два килограмма живых раков. И не знали, куда податься… И тут нас осенило: отчего бы нам не пойти в Сандуны?