– Не здесь, а дома, – сказала Авва и положила перед ним на стол перстень.
– Как ты его нашла? – вскрикнул Ашер.
– Я была все время с тобой, я все знала…
– Еле налез, пальцы огрубели.
– Это золото дважды выходило из земли, как и ты, оно тоже огрубело, но скоро все станет на место, Ашер… А пахнет от тебя… Как тогда…
11 декабря 1941 года
– Деда, куда мы идем?
– Не плачь, погулять…
– А почему все плачут вокруг?
– Им больно…
– Отчего?
– Туфли жмут, не плачь, успокойся…
– Что, жмут всем сразу?
– Да…
– А почему небо такое серое?
– Хочет укрыть нас облаками, не плачь…
– А солнышко куда подевалось?
– Его кто-то кисточкой размазал, когда рисовал этот день, не плачь.
– Плохой художник, правда?
– Не плачь, дай обниму покрепче…
– А ветер почему холодный такой?
– Он сам замерзает еще со вчера, не плачь…
– А мама почему так плачет, она что, маленькая?
– Да, очень маленькая, еще меньше тебя…
– И папа?
– И папа меньше меня…
– А он почему не плачет?
– Чтобы ты не боялась, успокойся, не плачь…
– А куда мы идем?
– На расстрел…
– А что такое «нарастрел»?
– Это такое действие, не плачь…
– Какое действие?
– Когда одни делают вид, что стреляют, а другие делают вид, что падают и умирают, не плачь…
– Это похоже на сказку, да?
– Да, похоже на сказку…
– А что будет после «нарастрела»?
– Пойдем домой, не плачь….
– А завтра что будет?
– Пойдем с тобой в парк погулять, не плачь…
– И солнце появится, небо раскроется, и ветер утихнет, и потеплеет?
– Конечно, не плачь…
– И я вырасту и стану большой как это дерево?..
– Да, только корнями вверх, не плачь…
– Как это корнями вверх? Не хочу…
– Теперь это все равно, не плачь…А то выплачешь все свои слезы и нечем будет плакать потом, после жизни…
– А как это после жизни?
– Солнце нельзя растворить, небо покрыть облаками, и вместе никто не плачет и никто никого не ведет на расстрел…
– А нас куда ведут?
– Нас никто не ведет, это мы сами гуляем, прижмись ко мне посильней и глазами смотри мне в глаза…
* * *«Шел дождь со снегом. Крымский, нудный, беспросветный. Такой обычно бывает в декабре. Перед противотанковым рвом, выдолбленным жителями Симферополя между июлем и сентябрем 41 года, на деревянных подиумах стояли недалеко друг от друга три станковых пулемета. Они стреляли почти бесперебойно и на них выталкивали людей, раздетых почти до гола. Стоял крик, плач, проклятия, мольбы… Многие молчали, обезумевшие. Немного в стороне чернела кучка нацистского начальства. Наблюдали. Немцы были все пьяные и постоянно прикладывались к бутылкам. Даже звери не вынесли бы такого без шнапса или водки…»
Это рассказывал таксист с багровым склеротичным лицом, лет около шестидесяти.
«Мне было тогда лет десять, мы жили рядом, в деревне Мазанка и с пацанами часто выходили на Феодосийское шоссе посмотреть на немецкие «Опель-капитаны» и грузовые военные машины, на проползающие иногда танки, колонны немецких и румынских солдат… Вообще мы бегали и ползали в окрестностях нашей деревни повсюду. Жизнь наша была однообразна, и мы искали всегда чего-то, необычного что ли… Ну вот так, однажды, я один пошел к своему другу в деревню, на другую сторону дороги и скрылся от холодного дождя в кустарнике. Метрах в трехстах от шоссе вдруг увидел вереницу подъезжавших со стороны Симферополя немецких грузовиков с кузовами, покрытыми брезентом. Грузовики остановились на правой стороне дороги, против движения, и из них стали выталкивать людей и гнать ко рву… На какое-то время все стихло, а потом я услышал крики, стрельбу, пулеметные очереди. Я попытался перебежать к другим кустам поближе, но видимо меня заметили, и автоматная очередь чуть не вспорола мне брюхо… Я затаился и мне удалось по позже убежать в перелесок. Разглядеть, что происходит было трудно, но было ясно, что там расстреливали людей. Грузовики с людьми все прибывали и прибывали, возвращаясь в город пустыми… Крики и рев были слышны и отсюда. Были видны и гестаповцы, полицаи в гражданском, с повязками на руках. К вечеру я вернулся потрясенный домой, где мне рассказали, что там расстреливали евреев и крымчаков. Даже нашу соседку крымчачку забрали…
Нас не выпускали на улицу, и все ставни в домах были наглухо закрыты, но те, кто выходил на двор – слышали три дня подряд пулеметную стрельбу и крики вдалеке… Долго после этого мы боялись подойти ко рву. Взрослые рассказывали, что кто-то из деревенских подползал ко рву вечером, дня через два или три после того, как перестали слышаться выстрелы и плач, – они слышали в морозной тишине стоны, доносившиеся из-под земли… Только месяца через два, в конце января, мы, несколько мальчишек из Мазанки пошли днем туда, на ров. Там было все присыпано землей и снегом, но в некоторых местах были видны тела убитых. Мы испугались и убежали домой… Помню: в деревне говорили о том, что кое-кто спасся, отлежав раненным и присыпанным землей. А наша крымчачка, по-моему ее фамилия была Гурджи, и вовсе сбежала. Но в деревню никого не приняли – побоялись. Поэтому, куда исчезли спасшиеся – не знаю…»
Немецкие войска заняли Крым к осени сорок первого года. В это же время сразу же началась подготовка акций геноцида крымчаков и евреев. Повсюду в городах были расклеены на стенах, заборах, на афишных тумбах листовки, сообщавшие, что все крымчаки должны зарегистрироваться для отправки в Бессарабию, якобы из-за нехватки в Крыму продовольствия для мирного населения. Затем последовали новые призывы: они должны были взять с собой все самое необходимое и собраться в нескольких местах. К примеру, в Симферополе – в Семинарском сквере в центре города, на улице Студенческой в старом городе… По дворам ездили немецкие бортовые машины и собирали крымчаков по дворам. Люди чувствовали беду: плакали, прощались, провожали соседей, как родных. Женщины, старики, дети… Почти все мужчины были призваны в армию в начале войны.
Варварское уничтожение крымчаков немцами произошло недалеко от Карасубазара, на повороте дороги на Исткут. Это было одно из первых испытаний машин-душегубок. Газ поступал в кабину с людьми от работы двигателя. Свидетели рассказывали: когда душегубки поехали на большой скорости, то газ не успевал поступать в камеры, и моторы заглохли. Люди вырывались из душегубок, но их добивали из автоматов. Палачи недоуменно говорили: «Мы хотели как лучше, на скорости, чтоб скорее задохнулись…»
Массовый расстрел у рва был совершен сразу через месяц-полтора после карасубазарского. Было казнено около восьми тысяч крымчаков и около четырех тысяч евреев. Потом прошли расстрелы в Феодосии, Ялте. После июля сорок второго, когда пал Севастополь, то же самое произошло и там. Даже поступок одного из авторитетнейших крымчаков Исаака Кая из Керчи, пришедшего в гестапо и попытавшегося доказать своими опубликованными статьями тюркское происхождение крымчаков, смог вероятно только приостановить расстрелы на время. Педантичное гестапо отправило запрос чуть ли не в канцелярию Гиммлера по статьям Исаака Кая. Но ответ был неутешительным. Расстрелы возобновились. Исаак Кая посмел сказать о том, что негоже армии воевать с мирными жителями, – как евреями так и крымчаками. «Расстреливаем именно потому, что вы одной иудейской веры, а не разного происхождения», – так ответили Исааку Кая.
Кстати, он чудом уцелел и умер только через несколько лет после войны.
Из тех, кто вырвался из рва и спасся, никого конечно нет сейчас в живых. Но в разговорах крымчаки передают друг другу некоторые подробности, услышанные от переживших этот ад. Говорят, что немцы приказали раздеть девочку лет пяти перед расстрелом. Кто-то из своих крымчаков предложил все же набросить ей на плечи хотя бы платок… Холодно…
И сказала девочка
Страница молчанияТворец наш, Создатель, Бог отцов наших! Прости нам прегрешения наши, дай нам силы творить добро, сохранить наши обычаи, язык, доставшиеся нам от древних времен.