– Не знаю. Покажу, посоветуюсь, Может, надавит в нужном месте, потрет… Может, она другого мужчину увидит… А то живет в Карасубазаре, с улицы на улицу ходит, только об одном думает.
– Э, Ако, а ты о чем в ее возрасте думал?
Телега стала трястись все сильнее, лошади пошли под уклон…
– О жене своей будущей думал, и сам был, конечно, богатым.
– Так что же она пошла за тебя?
– Э, Метеш, посмотри какая красавица! Был бы ты молодой – за тебя бы отдал.
Солнце встало во весь рост и припекало невыносимо. Ако остановил лошадей у родничка, и они втроем, умывшись, на пившись холодной воды, сели в тени придорожного ореха.
– Дядя Метеш, – сказала Лили, так звали дочь Ако, – мой папа хочет убить меня. Ведь нельзя достать червяка из груши или яблока, не разрезав их…
– Это правда, Лили, но можно дождаться, когда он сам вылезет изнутри… Обычно это происходит, когда плод перезреет и червяк упадет на землю вместе с ним.
– Ничего твой доктор не сделает, папа, во мне уже живет его ребенок…
Ако от неожиданности просто упал лицом в сухую жесткую траву и тихо зарыдал.
– Я так и знал, я так и знал…
Метеш подождал, пока Ако успокоится, затем встал, по гладил Лили по голове и пошел прямо через степной, пахнущий лавандой и чабрецом холм, преодолевая последнее препятствие перед большим городом. Когда он поднялся, то обернулся и увидел вдалеке телегу, возвращавшуюся в Карасубазар. На козлах сидел Ако, его обнимала за плечи дочь Лили.
«Кто кого успокаивает?» – подумал Метеш и улыбнулся своей мысли.
В Ак-Мечети было уже около семи, и Метеш, сев у салгира на камень, вымыл ноги, надел свои туфли, затем ополоснул лицо и шею, облачился в свежую, пахнувшую домашним теплом рубашку. Затем мешок со своими пожитками спрятал в кустах, чтобы забрать на обратном пути. И вот он уже стоит у кассы и спрашивает самый дорогой билет, на самое лучшее место в театре русской драмы.
– Осталось только одно место в амфитеатре, берете?
– Так давайте скорее. Лопе де Вега! Какой к черту русский театр! А вот это да: «Собака на сене».
И Метеш уселся в кресло среди поразившей его нарядами и запахами городской публики. Наконец все захлопали в ладоши, и тяжелый, неуклюжий бордовый занавес раскрылся медленно и торжественно…
– А я-то думал, что он поднимается вверх, как юбка у женщины, когда…
И на этой мысли Метеш уснул решительно, уснул как человек, прошедший по солнцепеку сорок километров. Он даже не спал, он впал в состояние между жизнью и сном. Он не храпел, его бы разбудили, он не прислонился к чьему-либо плечу, его бы разбудили. Он просто застыл на стуле в позе внимательного зрителя. Он только ничего не слышал и ни чего не видел. И вышел из этого состояния, лишь когда кто то потряс его за плечо. Спектакль закончился, почти все ушли… Метеш встал, бодро зашагал на выход и прошел почти через весь город Ак-Мечеть с веселой, дружелюбной, о чем-то возбужденно толковавшей толпой. Наконец он остался один. Перед ним тихо протекал тот же Салгир. Метеш быстро нашел свой мешок, переоделся и медленно двинулся по дороге на Карасубазар. На следующий день после полудня он был уже дома, на базарной площади. Караим стоял еще на своем месте и тут же дал ему пирожок.
– На, подкрепись. Ну, как театр, расскажи…
Метеш раскрыл рот, чтобы сказать правду, но неожидан но произнес:
– Все было, как мне приснилось до того…
– Я так и думал, – сказал караим, – ни стыда, ни совести…
– Да, – сказал Метеш, – куда катимся?
И пошел домой.
Белый ослик и луна
– Крымчак никогда не бывает пьяным, – сказал Нысым, заглатывая очередной стаканчик красного.
– Так уж и не бывает, да ты сам сейчас отрубишься, а для нас это позор – валяться на улице под забором.
– Ну почему валяться – отдыхаю… перед встречей с женой после удачного…
– А что, так трудно с женой?
– У крымчака никогда не бывает трудно с женой, вот ты, Бохор, маешь трудности с собственной?
– Нет, только с чужой…
– Тогда зачем она тебе?
– Ну нужно же, чтобы была… чужая..
– Дурак, давай лучше еще вмажем.
И Нысым наклонил прозрачный кувшин с качавшейся на широком дне массой дымчато-красного домашнего вина, нацедив ровно по краешки стаканчиков.
– Знатно наливаешь, не промахнешься, словно буфетчиком работал всю жизнь.
– Нехитрое это дело, попей с мое, Бохорчик… Ну что, пошли еще чекулдыкнем где-нибудь, на людях, крымчак любит веселье на людях, ну там сделать вид, что он в стельку пьян, ну там поскандалит тихонечко, а на самом деле он трезв и не ругается, так, мандит понемногу, но не зло, сразу уступит, если што…
– Что если «што»?
– Ну там дракой запахнет или еще чем…
– А чем еще?
– Ну там чужой муж, ну муж чужой жены встретит и начнет родному, тьфу, чужому мужу своей… тьфу ты, жены… в общем, ты понимаешь?
– Или если она его встретит?
– Где? В кабаке? У крымчака жена в кабак не ходит. Даже одна.
– А у меня ходит. Меня ищет…
– Зачем? Крымчак никогда не бывает пьяным.
– Вот поэтому и не бывает, что жена находит и ведет домой. Знаешь, у нас ведь муж должен быть всегда… при хозяйстве, ну, дома…
– А ты сейчас где, Нысым?
– Ну, это сейчас, а вообще всегда дома…
– Так, ты уже напился, у тебя раздвоение личности – ты и здесь, ты и дома…
– Принеси нам чего-нибудь, официант, может, по коньячку?
– Чтоб ты свалился тут и опозорил весь… Ну ладно, давай еще по полтинничку и – по домам…
– И по домам…
И только они опрокинули, только плеснули в свои горла на свои застарелые гланды горячего напитка, как в кофейню ввалился совсем пьяный Юсуф с диким возгласом:
– А, это вы, крымчаки, которые никогда не бывают пьяными? Я угощаю, маю на то право, ще по сотке коньяку – и баста, и по домам…
Все трое уткнулись лбами друг в друга над столом и продолжили ударять по коньячку.
И только и слышалось – еще и еще… С возгласами «крымчак никогда не бывает пьяным» они выбросились на мостовую тихой улочки и прямо из греческой кофейни пошли в обнимку неведомо куда…
– Ну и что? И где твоя жена, которая найдет всех нас и избавит от позора? – спросил Бохорчик Нысыма.
– Ходит где-то по пятам, она хорошо чувствует мою кондицию и занятость, крымчак никогда не пьет просто так, он всегда пьет по делу…
– А какое у нас с тобой дело?
– Пить, разговаривать, это и есть дело, Бохорчик. А ты что молчишь, Юсуф?
– Я вижу, что мы уже выходим из нашего города…
– И что, идем в другой?
– Дурак, мы зайдем в наш с другой стороны. Земля, говорят, еще пока круглая…
И в этот момент они все вместе зацепились за трубу, которую еще не успели уложить в канаву, и через секунду уже лежали на ее дне.
– Ну вот, а ты, Юсуф, сказал, что земля круглая! Она – как сундук с углами…
– Ну ладно, давай помолчим, полежим, подумаем…
– Да и уснем, а утром стыда не оберешься, весь город будет знать, что мы стали пьяницами подзаборными, валяемся, как чушки.
– Да никто не узнает, утром нас закопают вместе с трубами и – привет семье. А ты говоришь, Нысым, крымчак никогда не бывает пьяным, всегда ночует дома…
– Посмотрите на небо, который час? – спросил кто-то рядом с ними чужим голосом. – И не мешайте спать…
– Здесь кто-то есть, ребята, мне страшно, – прошипел Юсуф.
– Не бойтесь, это я, сын аптекаря. Я скоро уже буду трезвым и выведу вас назад в город, мы пойдем на «пьяный» угол и примем еще водочки, кто будет ставить?
– Слушай, зачем притворяешься? Что, в нашем городе сегодня напились все крымчаки, чтобы доказать, что крымчаки никогда не бывают пьяными?
– Да, и еще не спят с чужими женами и не ночуют под забором, – продолжил сын аптекаря.
– Слушай, откуда ты знаешь про мою чужую жену?
– Так весь город говорит об этом.
– Ты посмотри, у меня еще ее нет, я только подумал о ней, а уже весь город знает.
– Да, – сказал сын аптекаря, – наш город весь в мыслях об этом.
– О чем об этом?
– Ну, про чужих жен… Вы же все пьете и спите по канавам, а о них уже кто-то подумал…
– Послушай, ты, сын термометра и клизмы, не расстраивай нас, дай хоть немного отдохнуть, вот сейчас моя придет, она тебе даст..
– Зачем это мне нужно, мне свою жену окучивать надо.
– Да? И где же она?
– Ищет меня. Вот сейчас она придет и уж точно вам даст, пьяницы несчастные, подзаборные…
– Да мы не возьмем, нам своих нужно отоваривать…
– Да я не об этом, идиёты, у вас только чоче на уме…
– Не говори за всех, – Нысым попытался встать, но снова упал… Сверчки и цикады делали свое летнее дело, убаюкивали четверых смельчаков, ночевавших за городом, да еще в канаве.
А в это время четыре жены искали своих пропавших мужей, заглядывая в кофейни, простаивая и подглядывая в окна богатых ресторанов. Но их нигде не было.
– Ну где они могут быть, причем все вместе, вчетвером?
– Я знаю весь наш город, каждый закоулочек, у других женщин одновременно они не могут быть, да и не принято у нас следить за мужьями, много чести, – сказала самая гордая из них Балабан Стер, жена Нысыма.