– Оба крыла тайного ордена видели в тебе или в нём, – я кивнул на Ведуна, – одного из своих иерофантов. Возможно, тебе эта роль досталась по наследству. А никакого брата-близнеца, конечно, не существует. Тогда, в Константинополе, я видел тебя в обществе Беранже, но запомнил лишь знак власти на его пальце… Вам так легко удавалось вертеть всеми только потому, что вы почти не лгали. О, нет, не ложь главное ваше оружие. Ничего нет надёжнее, как скрыть правду среди множества истин. Вас двоих, может, и достаточно, чтобы намекать князю Гагарину на то, какие книги и манускрипты следует разыскивать по всему свету. Но всюду вам не успеть.
– Наш немногочисленный клан достаточно обширен, – уклончиво ответил Прохор. – Мы поддерживаем друг друга. Игра эта опасна. Ты и вообразить не можешь, чего мне стоило иной раз не проговориться.
Почему же он… не проговаривается, а – говорит во весь голос – сейчас? Отчего не боится разоблачения? Могу представить бешенство сильных мира сего, узнай они, как водят их за нос. Предпочли бы не поверить, дабы не потерять лица. Или Прохор идёт ва-банк, рассчитывая, что я проговорюсь тоже? А что будет – после того, как это случится? Он убьёт меня, или, обретя желаемое – себя, как сделал Карно? Но как узнать мне, чего не должен я выболтать? Что знаю я такого, чего не знает он, все пять лет находившийся бок о бок? Придумавший все ходы?
– Это ваш клан изобрёл тайное братство, или вы лишь управляли его ветвями?
– Ты не понимаешь, о чём толкуешь! – бросил он с нескрываемым негодованием, и лицо его побледнело от гнева. – Это один из самых грозных орденов, которые существовали в Европе. Ему тысяча лет, им немыслимо управлять, нам удавалось лишь на время отвлекать его от мест, которые обязаны оставаться неприступными.
Прекрасно. Не всё в их власти. Но сейчас мне нет дела до их вековой игры. Прохор изменил план, столкнувшись с шайкой Голуа, что на деле, выходит, спасла мне жизнь. Жаль, я не дослушал Этьена в нашу последнюю встречу.
Он молчал, тяжело дыша. От того ли, что не видел во мне поклонника, способного оценить его точно сделанную работу шедевром шпионского искусства? Но я не мог оправиться от ошеломляющих признаний.
Мне требовалось несколько минут, и я спросил, где колодец, но вместо ответа Ведун швырнул мне оловянную флягу. Вода – против ожидания найти там его предательский чай – оказалась вкусной и свежей, и я надолго прильнул к горлышку. Эту передышку предстояло мне использовать с толком.
«Ты ловко пользовался подмётными письмами, натравливая одних на других, и сообщая сведения, которые никто, кроме тебя, знать не мог. Голуа по твоему навету отправился в одесскую тюрьму, я подтвердил это своё предположение лишь недавно, когда в архиве полицейского управления обнаружился ложный донос, писанный твоей рукой от лица Прозоровского.
«Я желал иметь фору для приватного общения с Россетти в Константинополе. Представился ему членом ордена в высоком градусе. Он долго выражал недоумение, но я сломил его недоверие, обрушив на его голову факты, о которых мог знать только глубоко посвящённый. Он допустил грубый промах. Членам общества строго запрещено общаться о деле с кем бы то ни было, за исключением тех, кому они представлены».
Значит, дело в ином. В какой-то случайности. Их не много, но они были. Первая встреча с Карнауховым не изменила плана. А вторая, в Одессе?
«Карнаухов угодил в египетскую кутузку, когда ты сообщил о нём Голуа и Беранже. А до того ты оглушил Игнатия, чтобы он не показал на тебя. Да и нападение на Карно тоже подстроено тобой».
«Игнат единственный оказался без надзора, и тем обеспокоил меня. Он поначалу сумел доставить немало хлопот. Я не ждал, что он найдёт меня ещё до твоего отплытия. Однако у него хватило настойчивости пройти по обратному следу до той таверны. Кривой нож в его руке и тихий угол среди бочек и тюков в порту заставили меня рассказать немного больше – не из страха, просто я не мог позволить себе умереть, не исполнив дела. Я, признаюсь, опасался, что негодный человек этот расправится с тобой на корабле, посему солгал, что ты отправил камень в Бейрут как огромную ценность, вместе с деньгами».
«Он не поверил и перевернул кверху дном мою каюту».
«Тебе повезло, что он сделал это на пути в Яффу, а не раньше. Иначе бы тебе несдобровать. А так – он убедился, что я прав. В Константинополе он приглядывал за тобой, я – за ним. Да. После Дамаска он всегда находился под приглядом».
Всё это могли мы произнести, но в том уже не видел я проку, ибо истинный смысл прошедших событий лавиной обрушивался на меня, едва не переполняя мой беспомощный разум даримыми разгадками. Так зачем бы я тешил тщеславие Прохора пустыми словами, зачем давал бы ему чувство власти, от которого недалеко и до самой власти? Раз уже мне удалось задать ему верный вопрос, требовалось удивить ещё раз, дабы хоть немного сбить с него спесь. Дальше, надо вспоминать дальше то, что ему неподвластно. Но как же не много этого неподвластного!
«Ты попробовал пошарить у меня в Бейруте, даже дал раствор Либиха своему вору, с которым я случайно увидел тебя в лавке с тканями. Впрочем, нет. Ты уже обшарил меня накануне. А торговца нанял Артамонов, он же и снабдил его раствором. Меня смутило, что я видел тебя в лавке, так тут просто. Ты следил за Артамоновым, видел его приготовления, вот и решил кое-что разузнать у его наёмника под видом купца, а я всё дело испортил».
Впрочем, и это тоже неважно. Совсем неважно, хотя и занимательно. Но занимательно это было бы вчера. Вчера – или завтра, если оно для меня наступит. А сейчас это даже весьма опасно. Но как же узнать, о чём не должен я проговориться? Лучший способ – вовсе молчать, но ведь мне необходимо что-то говорить, дабы отвратить его от немедленного исполнения самых чёрных мыслей. Думать, скорее рассуждать. Отогнав Прозоровского от его болот, оставалось как можно дальше отвести от него и других досужих преследователей, по возможности сделав так, чтобы они по пути перегрызлись. Время, мне нужно ещё время. По счастью, трубка оказалась под рукой и я, сунув мундштук в рот, занялся её розжигом.
И тут меня осенило, что я чуть не захлебнулся.
«А ты ведь и меня в острог устроил, Прохор! Чтобы самому прочесть тот свиток Хаима. В нём ты нашёл указание на Лавру, как место хранения кодекса ангелов. Тогда ты заявился в тамошнее хранилище, но мой друг Стефан отобрал у тебя пергаменты».
«Я не мог прочесть их тут же, потому что требовалось для начала потрудиться смыть верхний слой. Так ты понадобился вновь, и я способствовал твоему возвращению, но как не был уверен в поспешности посольства, то пристроил к тебе ещё и Карнаухова, с которым ты мог бы сговориться бежать».
Орден! Он мог быть источником непредсказуемых событий, тех, на которые Прохор не умел заранее приготовить всех ответов, хоть и задавал им маршруты поисков сам.
– Ты не можешь не понимать, что победа твоя над орденом временная. Твои враги не уничтожены: восстановив силы и выплюнув ложную приманку, они начнут новое наступление на твои тайны, а то и на тебя самого. И вернутся на болота. Или они не столько враги тебе, сколько состоят у тебя на службе, да только сами того не ведают?
Я произнёс это неуверенно, и понял, что он клюнул, когда услышал от него:
– Ведь и сам ты среди их числа.
– Иной раз и гибель армии ничего не изменит. А в другом случае верно пущенный слух полезнее метко пущенного ядра. Не имеющий никакого материального подкрепления, он не армию губит – рушит империю. Вложенные листы есть в книгах, которые поручено отыскать мне, Муравьёву, Дашкову, Серапиону, Норову – да сколько нас таких, – но это всё суть способ сбить со следа. Удобная находка. Не надо подделывать манускрипты, нужно только подбрасывать в них тайные письмена, а сами книги заранее отправлять туда, где спустя годы их отыщет очередной ничего не ведающий посланник. А не отыщет – так не велика беда. Тут не стоит заботиться о бумаге, о древности пергамента. Нужен лишь слух. Но эпиграфы ваши опасны – и в этом ключ этой приманки. Люди чувствительны к страстям, любви, вере – всё это струны, на которых можно сыграть какофонию, а можно музыку сфер, которая породит новый уклад, лукавую гармонию во вселенной. Тут ты ничего тут не изобрёл, тому доказательством бесчисленные и бессмысленные путешествия в Египет ходоков со всей Европы.
– Мы не враги, их цель никак не противостоит нашей, но по иронии судьбы некогда они начали приближаться к запретному плоду, и нам пришлось их отвращать. Трудно собирать головоломку из недостаточного количества кусков, невозможно – излишествуя частями.
«От них имелась и польза. Они заботились сами о том, чтобы устранять соперников».
Нет, не орден. Иначе мне давно бы не жить. Ведь Беранже был у меня в тюрьме с тёмными намереньями, но и это не изменило плана. Прохор всё время оберегал меня от людей тайного общества, чтобы я двигался дальше. Дальше, дальше. Но дальше только Египет.