Не прошло и нескольких минут, как мы уже достигли консульства, и предупредительный лакей с каменным лицом ушебти проводил меня устланными коврами коридорами в мансарду, где за распахнутыми дверями увидел я беседовавших моих соперников. Не без удовольствия отметил я смену костюма его на цивильный.
– Я желаю говорить с вами наедине, – без обиняков заявил я.
Себастьяни кивнул, и Россетти, унося с собой ледяное выражение лица, не замедлил покинуть кабинет, отчего и сам воздух в комнате, кажется, полегчал. Ещё более приятным оказалось приглашение хозяина в патио, где под развевающимся в струях ветра балдахином и французским флагом уселись мы против друг друга, и он приказал подавать. Признаюсь, никогда доселе не доводилось мне беседовать с человеком столь преисполненным природных и приобретённых достоинств, что не находил я в нём ни капли высокомерия, а одно лишь пленительное снисхождение, ибо не мнила его доброжелательность ни в одном собеседнике равного своему источнику. Я не мог не знать, что он слыл врагом моего Отечества всю свою жизнь, но разве мог я упрекнуть его в том, что он был другом Отечеству своему? И здесь, в неприветливых землях переменчивых восточных владык, я не мог не чувствовать к нему расположения.
Чтобы не пасть жертвой его обаяния, я твёрдо решил невзлюбить его за верность преступному братству, в злокозненности коего мне, впрочем, предстояло ещё убедиться.
– В юности я многое бы отдал за такую встречу, – сознался я, – дабы выказать вам все своё презрение, но теперь, пожалуй, не пожалел бы времени, чтобы побеседовать с вами мирно.
– Я был враг вам настолько лишь, насколько вы были друзьями Англии.
– Только ли? Сдаётся мне, что и без Англии у нас найдётся о чём поспорить.
– С тех пор, как порядок и спокойствие царят в Варшаве? – повторил он главные слова своей знаменитой речи в парламенте. – Что ж, ваш государь – друг султану, наше правительство – паше. Нынешнее соперничество проистекает отсюда. Соперничество же – не есть вражда.
– И слава Богу, что так, – ответил я, – ибо самое непримиримое противоборство опирается на равное желание двоих дружить с кем-то третьим.
– Мне доложили о ваших дипломатических способностях, – ответил Себастьяни с улыбкой, – и вы правы, ибо и дуэли возникают от стремления двух молодых людей завладеть вниманием одной дамы… – он прервался на минуту, но возможно для того только, чтобы дать слуге поставить нам шоколад. – Я даже знаю некоторые из ваших учёных трудов, в коих, увы, не всё способен постичь. – Вы молоды, а я стар. Мне – опасаться вас. Вы стремитесь к вершине…
«… где я уж нахожусь», – мог закончить я за него, но он прервал сентенцию на полуслове.
– Вы – друзья паши, следовательно, я словно бы дважды в гостях у вас, – развёл я руки. – Могу ли в таком случае рассчитывать на двойную порцию сладостей?
– А вы, кажется, любите усугублять ставки. Угощайтесь. И не премините попробовать это прекрасное печенье. Но будьте внимательны: как всё желанное – оно с сюрпризами.
– Я старательно изучал лучшие ваши партии. Вами движет сама игра, а вовсе не вражда к Англии, не так ли? Иначе почему вы эмигрировали на остров после Ста дней?
– О, здесь всё просто! Видите ли, я готовил оборону Турции в Дарданеллах, воевал в Испании и в России, так что единственный враг, чей стан я до того не посетил – Англия. Считайте, что я разведывал тамошние крепости и бастионы, а в богатых библиотеках аббатств просиживал в поисках неизвестного Тита Ливия и Диодора Сицилийского.
– Значит, в библиотеке сераля вы их не снискали?
– Спросите у Дашкова, он искал их там после меня.
– Он утверждает, что не сумел проникнуть в библиотеку.
– Я хотя бы не лгу о своём пути.
– И что удалось вам вынести оттуда?
– Птолемееву Географию и харатейный список Ветхого и Нового Завета, а более ничего, хотя я обнаружил там для себя много занимательного. Да так много, что пришлось бы нанимать… лодку или корабль, дабы вывезти всё.
– В таком случае я осмелюсь перейти к главному, – приступил я, – дабы не прослыть торговцем после всех ваших лестных определений. Я предлагаю вам сделку, и надеюсь, что вы в достаточном градусе, чтобы принять решение самолично.
– Все вы, русские, любите самоличные решения и тех, кто может их принимать, – рассмеялся он без тени желания нанести обиду, из чего я никак не мог сделать вывода, числит ли он себя в таких персонах.
– Мне известно, что вас интересует один artefacum, которым я некогда владел. Он не велик, и вам не потребуется лодка, чтобы его увезти, но, возможно, понадобится корабль, чтобы туда добраться. Это в двух проливах отсюда. На третьем надо сойти. – И тут я не смог сдержаться. – И пускай не серчает господин Россетти, над которым я невольно потешался, как сделал бы с любым антикваром, алчущим скорого интереса. Передайте ему, что трунил я над Беранже, как зритель смеётся над проделками куклы Арлекина, а не над актёром, который за ним стоит…
– Ваши извинения ещё хуже вины…
– Я отдам вам сведения о скрижали, а взамен вы сообщите мне другие сведения: полный договор между пашой и султаном, включительно секретную часть.
– Но нас вовсе не интересует ваш камень, – благородство его лица и жестов ничем не нарушалось.
У меня пересохло во рту, но выхода не было, я продолжал загибать углы.
– Да, вам нужна точная надпись на нём, – я попытался уловить в его глазах изменение, но безуспешно, – и она у меня имеется при себе… – ещё раз я взял паузу для глотка кофе – и вновь без пользы, – однако, зная, что я могу вас обмануть, вы посчитаете нужным сличить её с оригиналом.
Он поднёс к губам свою чашку и отхлебнул самую малость. Он раздумывал. Первое же раскушенное печенье принесло мне карточку с рисунком улитки. Словно бы чудесным образом на столе появились разнообразные раковины, как земные, так и дары Средиземного моря.
– Не беспокойтесь, – сказал он, кивнув на печенье, – это род меню. Но не только. Это ещё повод к размышлению. О чём вы подумали, глядя на неё?
– О вас. Вы – как та улитка, которая по мере взрастания окружает себя всё новыми витками лабиринта.
– Браво! – воскликнул он, подавая мне щипцы и кривую однозубую вилку. – Но суждение ваше чрезмерно поверхностно. Хотя и оно приемлемо для первого… этажа рассуждений. Позвольте, пример. Вы на балу и интересуетесь одной особой. Первый ярус – ваш взгляд на неё в попытке прозреть её отношение к вам. Но второй – обозрение других мужчин, ищущих её взгляда. Зная соперников, вы можете точнее оценить ваши шансы и предпринять упредительные интриги.
– Но и я не венец, ибо на ярусе третьем находится некто, смотрящий на меня, глазеющего на соперников, дабы предупредить мою интригу и навязать свою.
– Чудесно! – вторично похвалил Себастьяни, раскалывая одну из скорлуп. – Вы раскрыли механизм современной дипломатии: пока великие державы всеми силами стараются удержать всех претендентов на руку прекрасной дамы за карточным столом, с ней уезжает первый встречный проходимец-гусар. То есть пока Франция и Англия бились у Трафальгара, дабы погасить страсть друг друга к Египту, его захватил заезжий Мегемет Али, отложившийся теперь от Порты окончательно. Итак, мы разгрызли половину сущности это маленького виноградного поедателя.
– Какова же другая половина?
– Для этого не поленимся взобраться на этаж четвёртый, символический. В Вавилоне улитка означала плодородие, во Франции лень, у буддистов Индии терпение, а у аравитян сомнение. Здесь, в Египте, она означает вечность. Вас не пугает такой разброд?
– Всё это лишь тени одной сущности, и ни одна из теней не лжёт. Важно лишь, откуда светит луч. Скажете, я не прав?
– Правы, разумеется. Но мы не станем сейчас вдаваться в подробности политического толка, ибо и без нас там толчётся бездна никчёмных бездельников и, увы, нас с вами причисляют к их числу. Но вспомните пример с балом. Вы прервали меня на том, что предположили существование на третьем этаже ещё одного соперника, играющего в ту же игру. Но я хотел привести пример иной. Представьте, что на балу присутствует некто, кого вовсе не занимает дама, но интересует то, как можно использовать её красоту, вашу подозрительность и страсти ваших соперников для достижения иной цели. Все – все, а не только Беранже – куклы, ликующие от свободы рук и ног, и забывшие, что к шеям привязана самая прочная нить.
– Если смотреть на вашу жизнь, то многие поступки в политике и военном деле останутся необъяснимы, если не предположить того, что главная ваша деятельность, подчинившая остальные, направлена на цели тайного ордена, а не против России или Англии. То, что кажется нам действиями в русле или против течения нашей политики, всего лишь временное совпадение путей, но не конечных целей. Ответьте мне на последний вопрос, и я покину вас, признав своё поражение. Нити или – шестерни? – Он чуть склонил голову набок, побуждая меня продолжить, но я не спешил, наслаждаясь минутой преходящего превосходства. – Вы только что нарисовали две картины. На первой правитель Египта, не смирившись с уготованной ему великими державами ролью пешки, повернул вспять свою шестерню – и вот уже видим мы послов, министров, и… вас, господин Себастьяни, воспринявших его движение и поступившимися своими коловращениями, так что все, кажется отыграли по ходу назад. Другая ваша мизансцена рисует марионеток, которые беспомощно машут руками, не в силах послать сигнала кукловоду. Может, вы проговорились невольно, но это наводит меня на мысль, что вы пребываете в сомнениях, как устроен этот мир, и может ли человек заставить ангелов твёрдо исполнять его волю. Итак, я делаю вывод: вы нуждаетесь в моём камне, чтобы проверить это. А то как бы весь ваш труд не утратил смысла.