Наконец он отбросил край одеяла. Встал, ощущая легкое, но непроходящее головокружение. Он не пошел ни на кухню, ни в ванную, а как был в пижаме, так и уселся за массивный письменный стол, выдвинул боковой ящик и достал лист бумаги.
Перед глазами стояла слабая пелена. И перед тем, как вывести первую строку, Антон Варфоломеевич тщательно проморгался, погрыз кончик дорогой фирменной ручки. Потом начал:. "Директору... научно-исследовательского института... заявление. Прошу освободить меня от занимаемой долж..." Раздался телефонный звонок.
Баулин поднял трубку.
- Антоныч? - Голос зама был свеж и бодр, совсем не напоминал о вчерашней ссоре. - Ты?!
- Да вроде бы я, - промычал Баулин, подумывая, а не повесить ли трубку.
- Чего раскис?! - Зам рассмеялся грубо и громко. - Не отчаивайся, Антоныч! - просипел он сквозь смех. - Все путем! Глядишь, мы с тобой и еще протянем малость!
- Что случилось? - встрепенулся Антон Варфоломеевич, сердце учащенно, в предвестии радостной новости забилось.
- Грустная весть, Антоныч, - вполне серьезно и со скорбью в голосе проговорил зам. - Новый-то наш перенапрягся с непривычки. Ночью его на "скорой" увезли, сердчишко зашалило, может, инфаркт. Такие вот дела, Варфоломеич! Так что - не состоится запланированное мероприятие-то, мне только что звонили, проинформировали. Ты слышишь?!
Баулин онемел, он не мог произнести ни слова, издать ни звука. Это было спасение! С трудом подавив в себе нахлынувшие чувства, он все же сказал спустя минуту:
- Несчастье-то какое.
- Все под богом ходим, - согласился зам.
Про распри-ссоры и взаимные обвинения-оскорбления оба благополучно забыли. "Беда" снова объединила их. Как и подобает давнишним приятелям, они вновь готовы были делить пополам предстоящие победы, радости, успехи.
- Ну, ладно, будь! - заключил зам.
- Ага, буду, - сказал Антон Варфоломеевич. Потом добавил: - Я на часик задержусь, скажи там моим.
- Сам скажешь, - ответил зам. - Отдыхай!
В трубке раздались гудки.
Но только Баулин положил ее на рычажки, как прозвенела еще трель.
- Антон Варфоломеевич? Все отменяется! - с ходу провозгласила трубка Сашкиным голосом.
- И без тебя знаю, - начальственным тоном произнес Баулин. - Что еще?
- Все-е, - растерялся Сашка.
- Тогда привет! Да скажи там, что буду к обеду!
Самообладание полностью возвратилось к Антону Варфоломеевичу. С брезгливой гримасой на лице он сгреб ладонью бумагу, лежавшую на столе, - свое недописанное заявление, скомкал ее и бросил в корзинку.
Голова прояснилась окончательно. Тело больше не гудело и не ныло. Напротив, с каждой минутой Баулин ощущал в нем прилив сил, энергии. За окном вовсю светило утреннее, умытое солнышко. Весело щебетали птицы. И уже радостно горланили выведенные во двор на первую прогулку детсадовцы - народец простой, беззаботный и счастливый.
Вот таким беззаботным и счастливым ощутил вдруг себя Антон Варфоломеевич. Полной грудью набрал он воздуха и запел:
О да-айте, да-айте мне-е свободу-у!
Я свой позо-ор-р-р сумею искупи-и-ить!
Дальше он слов не знал и потому просто мычал - громко, с вдохновением, извлекая из себя басовые, колокольно-набатные звоны и переливы. При этом прислушивался к ним как бы со стороны - с любовью и восхищением. Что и говорить, нравилось Антону Варфоломеевичу то, как он исполняет арию, очень нравилось. Перефразируя где-то слышанное, он даже воскликнул в голос: "Ай да Баулин, ай да сукин сын!" И ударил кулаком по столу.
Вот так, с мычанием, в состоянии великого воодушевления, Антон Варфоломеевич проделал все туалетные необходимости. Затем проследовал на кухню и принялся за приготовление завтрака. В распахнутое окно била жизнь - она врывалась в квартиру с солнцем и ветерком, со всеми звуками улицы. Даже залетевшая оса жужжала весело и жизнерадостно.
Закончив готовку, Антон Варфоломеевич, расставил все на столе и включил репродуктор. Оттуда полились бравурные марши. Пока он поглощал съестное и пил кофе, смакуя каждый глоток, марши не смолкали. "Надо надеть сегодня лучший, свежий костюм и ту сорочку, что Валюша привезла из Англии, - планировал Антон Варфоломеевич. - А к вечеру откупорить бутылочку коньяка-с! Праздник так праздник!" Все в нем ликовало.
Марши сменились оглушающе звонкой песней:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!
Антон Варфоломеевич подпевал:
Па-ра-па-пам! Па-ра-па-па-пам-пам!
И пританцовывал. В голове роились тысячи планов, как на сегодняшний день, так и на необозримое будущее. Брился Антон Варфоломеевич с особым упоением и тщательностью. Он будто заново народился на свет - юный и наполненный желаниями, нетерпеливый и упругий, как мячик. Он был готов ко всему, к любым передрягам и трудностям, невзгодам и бедам, но больше всего он был готов к взлету на новые, неведомые вершины, и ничто в этом сладостном полете не могло бы придержать его, остановить или хотя бы расстроить. Все чудесно и распрекрасно! Эх, жизнь-житуха, надо бы лучше, да некуда!
В это время сквозь звуки бесконечной песни прозвучал искаженный хрипами и расстоянием голосок:
- Вам же звонят! Чего не открываете!
Антон Варфоломеевич отложил бритву и, не отдавая себе отчета, воскликнул бодро:
- Бегу, бегу!
И направился в прихожую как и был - в пижаме, с полотенцем на шее, бодрый, веселый, напевающий.
- Кто там? - спросил он громко. А рука уже крутила замки.
- Почта, - откликнулся тоненький старушечий голосок.
- Момент!
Антон Варфоломеевич распахнул дверь, заранее широко и белозубо улыбаясь.
На пороге стоял окопник в длиннополой грязно-серой шинели с винтовкой за спиной и самокруткой в узловатой руке. Лицо у него быле морщинисто и добродушно, рыжая недельная щетина делала его округлым, даже благообразным.
- Непорядок, гражданин! - произнес окопник с укоризной. Разве так делают?
У Баулина челюсть отвисла. Но в замешательстве он пребывал недолго. Резко развернувшись, Антон Варфоломеевич бросился было к дверям в спальню. Он уже коснулся почти ручки...
Но двери раскрылись сами. Из спальни вышел пожарник в робе и сверкающей, ослепительно надраенной каске. Он сразу же ухватил Антона Варфоломеевича за ворот пижамы и покачал головой:
- Сбежать, стало быть, хотел? И-эх, интеллигенция еще!
Баулин рванулся, оставил воротник в цепкой руке. Надо было спасаться! Он с разбегу ворвался в гостиную, сбив с ног каких-то двух типов, и вспрыгнул на подоконник. Следующее движение принесло боль - окно было зарешечено, и он сильно ударился о чугунные прутья. Послышался звон битого стекла, посыпались осколки.
Вцепившись руками в прутья, вжавшись всем телом в решетку, Антон Варфоломеевич стоял на подоконнике и вглядывался в то, что было за окном. Никакого солнца! Никакого лета, щебета, разноголосицы детсадовцев! Сумрачная, свинцовая пелена застила все в трех-четырех метрах. Накрапывал мелкий дождь. И пахло помойкой. Где-то внизу орала кошка, словно с нее обдирали кожу. Да каркали в отдалении вороны, не поделившие наверняка какой-нибудь тухлятины. Решетка не поддавалась.
Но Антон Варфоломеевич боялся оглянуться назад. И все рвал и рвал на себя прутья. Из-за пелены вдруг выплыла фигура Ивана Иваныча в робе и, как тогда, в зале, погрозила пальцем. "Иуда! - послышалось Баулину. - Хе-хе-хе!" Иван Иваныч пропал. И его место занял масленоглазый усач. Он был без кляпа, но по-прежнему связанный и возбужденный.
- Что дэлать, уважаэмый, - проговорил он сокрушенно, надо. Надо!
Вид у усача был совершенно безумный. Но голос его звучал твердо:
- Наука трэбуэт жэртв!
Антон Варфоломеевич обернулся.
Румянолицый, одетый в теплое твидовое пальто, с зимней кроличьей шапкой-ушанкой на голове, кивал. Человек в черной куртке и пенсне разводил руками. На выходе маячила краснорубашечная фигура. Но подойти ближе явно не решалась.
- Порядочные люди так себя не ведут, уважаемый Антон Варфоломеевич, - проговорил румянолицый и зябко поежился. Публика собралась, народ, можно сказать, все люди-то уважаемые... А вы? Даже приговора не выслушали! Да кто ж так поступает?!
- Утопить его в нужнике, и дело с концом! - донеслось из коридора.
- Не-ет, придушить контру надо!
Антон Варфоломеевич покорно спрыгнул вниз. Подошедший пожарник при помощи окопника натянул на него какое-то длинное, неудобное одеяние и крепко связал за спиною рукава. "Смирительная рубаха! - сообразил Баулин. - Уж лучше бы кандалы, как у Иван Иваныча!"
Посреди комнаты зияла огромная дыра - та самая, прорубленная окопником. Все вокруг было завалено щепками, какой-то трухой, обрывками обоев. Хлюпала вода под ногами. Со стороны коридора и ванной доносился металлический скрежет. Видно, матрос пилил-таки свои трубы!
Румянолицый достал из кармана пальто круглые часы с крышкой. Крышка откинулась, и часы, на удивление громко, будто куранты, пробили раз пять или шесть.