– Ну, так ты хочешь знать? – с нажимом спросил Рустам – чуть громче, чем следовало: Нияз услышал и повернул к ним голову.
– Если ты повелеваешь – то да, хочу, – покорно отозвался Альтаир. Ни тени улыбки не было на его лице, и ответил он лишь то, что и мог ответить, нося наруч повиновения, однако Рустам рассвирепел. И сказал, цедя слова сквозь зубы:
– Паша сделает тебя евнухом в своем гареме. Возрадуйся, Альтаир: ты проникнешь туда, куда столь решительно рвался.
Он сам не знал, чего ждал в ответ. Быть может, вспышки ярости – бессильной, беспомощной, жалкой, ибо она не могла найти выхода. И, поняв это, Рустам внезапно устыдился своей мелочной злобы, тем больше устыдился, что этот человек не сделал лично ему никакого зла. Однако еще прежде, чем стыд стал ощутимым, Рустам осознал его бессмысленность: Альтаир остался спокоен. Он не сразу ответил на слова Рустама – а когда заговорил, то сказал вовсе не то, чего шимран ждал от него.
– Иные вещи случаются слишком поздно.
Рустам закусил губу. Не следовало заводить этот разговор. Не следует его и продолжать. Он резко встал, запахнув полы бурнуса. Рассвет был близко, поднялся ветер, небо на горизонте подернулось розовой дымкой.
– Ложись спать, – сухо сказал Рустам и пошел прочь, отвернувшись и не заметив покорности, с которой склонил голову этот странный человек, бывший в полной его власти и все равно безотчетно его тревоживший.
Когда Рустам проходил мимо костра, у которого сидел Нияз, тот поднялся на ноги и незаметным знаком попросил внимания.
– Все же ты зря велел снять с него цепи, шимран-бей, – тихо сказал шимридан. Они стояли друг против друга перед костром, разведенным у паланкина, служившего «дикому цветку» заодно и палаткой; к облегчению Рустама, Лейла не пыталась выйти оттуда. – Вся эта магия – ненадежное дело. Что если он найдет способ избавиться от наруча? Он ведь перережет нас, как свиней!
– Я не думал, что твоя трусость равняется твоей глупости, – холодно ответил Рустам. – Грустно сознавать, что и то и другое я недооценил.
– Но...
– Наруч повиновения с раба может снять лишь тот, кто надел его. Также можно избавиться от него, отрубив руку, но здесь это сделать некому, а самому Альтаиру я уже запретил предпринимать такие попытки.
– Альтаир? Ты зовешь раба его старым именем? – Нияз изобразил презрительную гримасу, но Рустам стер ее, сказав:
– Я ведь должен как-то его называть. Так же, как ты. Разбуди Феррира и поставь его на страже у паланкина, а сам выспись. Мы тронемся в путь через три часа.
* * *Второй день пути начался без волнений и не сулил хлопот больше, чем день предыдущий, однако не убавил тревог шимрана. Слегка подавленный ночным разговором с Альтаиром, Рустам порешил держаться зарока, который дал себе раньше, и впредь обращать на раба внимания не более, чем тот заслуживает. Вопреки опасениям Нияза, все еще поглядывавшего на ассасина косо, тот был само спокойствие и покорность, и даже если впрямь замышлял нечто, как чудилось Рустаму, то пока не спешил осуществлять задуманное. «Вполне довольно будет, если я не спущу с него глаз», – решил Рустам и обратился к предмету, занимавшему его сейчас еще больше – а именно к женщине, которую так некстати навязали ему в Ильбиане. С ней было в точности как с ассасином: оставаясь тихой и послушной, она все равно служила непреходящим источником треволнений, хотя и иного рода. За полтора дня Рустам успел тысячу раз проклясть ильбианского пашу за то, что вместе с наложницей тот не подарил Ибрагиму евнуха. Лишь евнух имеет право прикасаться к женщинам паши и видеть их лица без риска лишиться рук и глаз. Альтаир, хоть и предназначенный Ибрагимом для этой роли, покамест ее не принял, поэтому толку от него было не больше, чем от самого Рустама. Это создавало определенные затруднения: никто не смел подсадить женщину в паланкин или помочь ей выйти из него. По счастью, из-за смущения и страха, неизбежного в окружении посторонних мужчин, Лейла почти не покидала своего лежбища. Ее одежда была неприспособлена для тягот пути; Рустам, не привыкший думать о таких вещах, понял это слишком поздно, когда они уже оказались в степи и ей негде и не во что было переодеться. Когда приходила пора трапезы, Рустам или кто-то из солдат отодвигал занавесь паланкина и ставил миску с едой на подушки, а Лейла поджимала ноги, чтобы, не приведи Аваррат, не соприкоснуться краем покрывала с рукавом туники мужчины. За все время пути она не произнесла ни единого слова, а обращенные к ней речи встречала лишь наклоном головы, едва заметным под тяжестью ее покрывал. Рустам решил, что она либо немая, либо запугана до такой степени, что предпочтет терпеть неудобства, чем заговорить с мужчиной. Последнее было, впрочем, скорее отрадным, нежели досадным обстоятельством – оно избавляло Рустама от женского нытья и капризов, неизбежных в путешествии через степь, но, с другой стороны, изрядно раздражало. Проклятье, он не был создан для присмотра за наложницами! Нияз и остальные воины явно замечали его настроение, а порой и его неловкость, когда он подъезжал на своем коне к паланкину Лейлы и спрашивал, не нуждается ли она в чем-либо, и отъезжал, не получив никакого отклика, что предпочитал почесть за отрицательный ответ. Разумеется, солдаты почтительно помалкивали, но их взгляды не укрывались от Рустама, так же как и любопытство, с которым они поглядывали на ассасина и еще чаще – на задернутые занавеси паланкина, хотя и знали, что в лучшем случае увидят за ними лишь груду покрывал.
И вот так, без особых хлопот, но с множеством досадных неурядиц протекал второй день пути до тех пор, пока не пришла пора свернуть с большой и широкой дороги на путь куда менее хоженый и удобный. В двадцати фарсахах от Ильбиана была развилка: большая часть дорог уводила на юг, к торговым городам побережья, и лишь одна вела в глубь Фарии, на северо-запад, где за бескрайней бурой степью и полупустыней лежал родной Аркадашан. «Сейчас там дожди и облака», – подумал Рустам, вытирая взмокший лоб краем бурнуса. Путь туда был бы короче вдвое, если бы они поехали напрямик, через степь, минуя дороги. Если бы все шло как задумывалось, Рустам выбрал бы именно этот путь – он и быстрее, и безопаснее, ибо разбойники любят хоженые дороги больше нехоженых, а северо-западный путь почти не охраняется. Однако присутствие женщины и ее паланкина сделали такой путь невозможным: мулы не пройдут степью, не стоит и пытаться.
– На северо-запад, – сказал Рустам.
Нияз бросил неприязненный взгляд на Альтаира, так, словно в этом выборе был повинен именно он, а затем криком и хлыстом заставил мулов повернуть. Отряд перестроился – новая дорога была не только неровной, но и узкой. Рустам оказался по левую руку от Альтаира, правившего своею лошадью с прежней уверенной грацией, так что она слушалась его, казалось, лучше, чем конь Рустама слушался своего седока.
– Дурную дорогу ты выбрал, шимран-бей, – вдруг сказал Альтаир спокойно, и Рустам слегка вздрогнул от неожиданности – впервые раб заговорил с ним первым. И оттого, что слова его подтвердили смутные предчувствия Рустама, тот озлился еще сильнее.
– Молчи, – жестко ответил он и поехал вперед, к Ниязу, у которого что-то не заладилось с мулами – один из них упрямо тянул в противоположную сторону, будто хотел вернуться на главную дорогу. Нелепо, но Рустам отчасти разделял чувства скотины.
Управившись наконец с мулами (возня и толкотня, которую они подняли и которая наверняка изрядно досадила Лейле, все так же не исторгла из горла женщины ни единого звука), двинулись вперед. Небо было низким и тяжелым, солнце словно растеклось по небосклону и превратило его в огромную дымящуюся жаровню. Копыта лошадей и мулов больше не цокали по камням – теперь они глухо топотали в жухлой траве, ломая сухие стебли и поднимая столбики бурой пыли. Здесь давно не проходили дожди, и пыль была всюду, со всех сторон и до самого края земли, колышась в низких зарослях блеклой травы. Изредка над головой проносились птицы, издающие резкий пронзительный свист; раз или два Рустам видел коршуна, рассекающего белесое небо с зажатой в когтях добычей.
Дорога становилась все более узкой и тряской – казалось, с прошлой зимы никто ею не ходил. Погода располагала к сонливости, и кое-кто из воинов клевал носом прямо в седле, благо из-за мулов ехать приходилось по большей части шагом. Нияз не отходил от паланкина и казался бодрым. Рустам чувствовал, что его и самого клонит в дрему, но не позволял векам сомкнуться. Лошадь ассасина мерно перебирала ногами в двух локтях от его коня.
– Что это птицы так распелись, – сказал один из воинов Рустама, Алдир; Рустам отличал его среди прочих, поэтому повернулся на голос. А ведь в самом деле – пронзительный свист над их головами стал как будто резче и чаще.
Альтаир вскинул голову и слегка повел ею из стороны в сторону, словно высматривал что-то, – только взгляд его не был напряжен, как должно выискивающему взгляду. Он не смотрит, внезапно понял Рустам. Он слушает.