– А что, Май, – спросила тихо, – я же тебе всегда по нраву была?
И зачем спросила?!
Стряхнул я ее руку. Вероломная баба... Пришла заступничества просить – то еще понятно. Хотя и не кнеж я, чтоб ее от законного мужа защищать. А попросила бы – сделал бы все, что мог. Просто так сделал бы – устьевские ведь мы оба, бок о бок росли, вдвоем оказались во вражьем плену. Что бы я не сделал для нее? Но для бабы разницы нет. Она Тяготе своему тело готова была отдать за подарки – так и мне то же самое теперь предлагала за защиту. Я откажу – к кому другому пойдет, ей не все ли равно!
Думал я все это и сказать хотел, так слова в груди и клокотали, – а рта раскрыть не мог. Потому как знал, раскрою – кричать начну. Услышат, сбегутся... увидят ее, схватят и к мужу отведут. Потому что пока суд да дело, а жена при муже быть должна.
– Иди к деду Смеяну, – сказал я и сам чуть не обмерз от холода, каким от слов моих повеяло. Счастлива это тоже почуяла – с лица сошла, перестала улыбаться. – Он тебя спрячет, приютит, пока я с кнежем о тебе поговорю. И носа за ворота не суй. Не то попадешься мужу – тогда уже не спасу.
Она встала, и глаза у нее были такие громадные – всей Салхан-горе проклятой в них ухнуть и пропасть без следа! Потянула руку:
– Маюшко...
– Нет больше Мая, – сказал я. – Лютом меня зовут. Или не слыхала? Все, иди, пока не светает.
И набросил ей плащ на плечи, чтоб сорочку прикрыла. Она вздрогнула – может, я раны ее ненароком задел? Все сжалось во мне, но стиснул я зубы, велел сердцу умолкнуть. Довел ее до ворот Смеянова дома. Она обернулась напоследок, сказать что-то хотела, но я уже прочь шагал. Несть сил мне было смотреть на Счастливу Берестовну, как прежде, так и теперь, и никакое время того не излечит.
* * *Не помню, как обратно шел. Голову мне снова мороком затянуло, как полгода назад, когда увидел мамку мою порубленную на пороге нашей избы. Вот так и теперь – стояла перед взглядом Счастлива с исколотым белым телом, с темными пятнами на свадебной сорочке. Как представил себе Тяготу с ножом в кулаке – земля из-под ног поплыла. Думал сперва – прямо сейчас кинусь, найду его, глотку голыми руками порву.
Не успел.
Как дошел до двора, светало уже. У входа в палаты стоял Хрум. Я его видал временами в эти полгода, но словом ни разу не перемолвился с тех пор, как он в тюрьме моей меня проведывал.
– А, вот ты, – сказал он и окинул меня взглядом. – Пойдем, господин наш Среблян тебя требует к себе.
Что делать – пошел.
Воевода то ли уже встал, то ли совсем не ложился. Сидел он в большой палате, где суд судил и советы держал. И народу в той палате было невидимо, даром что рань такая стояла. Все шептались, а меня завидели – перестали. Толкнул меня Хрум в спину – ну, ровно снова я оказался на неродовском корабле! Только теперь уж время прошло, кое-что оно переменило. Развернулся я к нему круто, схватился за бок – а меча-то и нет! Не взял, когда Счастливу повел к деду Смеяну... а зря...
– Все-то ты прыток и скор на расправу, – раздался надо мною голос Сребляна – ровный, негромкий, как и всегда. – Сможешь потерпеть еще чуток, или велеть связать тебя, пока дожидаешься?
Славно же он мне напомнил, кто я таков да где нахожусь! А и впрямь ведь – неровен час стал забывать... Спасибо, кнеж, вовремя одернул. Повернулся я к нему, поклон глубокий отвесил: гляди, мол, покоряюсь. Выпрямился и в глаза ему посмотрел. Кнеж улыбнулся краем рта. Все стояли молча, как будто ждали чего-то. Хрум отошел и оставил меня одного посреди горницы, под недобрыми взглядами. За что судить станут?
Прошло еще какое-то время, не знаю, долгое ли – я не считал. Потом дверь распахнулась, и кнежьи воины втащили Счастливу.
Я глянул на нее и понял сразу: дралась она с ними! Как я в первые дни – насмерть дралась! А только силенок у ней было еще меньше, чем тогда у меня. Плащ соболиный потеряла где-то, сорочка ее окровавленная мешком на ней болталась. Втащили ее, к кнежим ногам на пол бросили. Я рванулся – а и меня схватили, вывернули руки за спину.
– Ты, – спросил кнеж спокойно, – у Тяготы нынче ночью жену увел?
И тут заприметил я Тяготу! Стоял он прежде в тени за воеводиным креслом, молча стоял, ус кусал. Теперь вышел. Глянул на Счастливу один раз. Потом на меня. И такую тьму, такой морок я в глазах его увидал – холодом меня обдало. Некстати вспомнились Смеяновы слова: видал Янь-Горыню однажды, больше не хочется... Вот и мне не хотелось долго в глаза Тяготы глядеть, словно из них на меня в упор смотрела сама Янь-Горыня. Смеян... эх, Смеян, почто девку не сберег? А хотя с чего я взял, что сбережет, не выдаст? Кто она ему? А кто ему я?
– Не уводил я. – Голос мой твердым был, потому что я знал, что не вру, а что еще для веры в себя надо? – Она сама ушла от него. И пришла ко мне. Я гнать не стал.
– Еще бы ты стал гнать такую девку, – сказал Тягота хрипло. На скулах его желваки гуляли. Я посмотрел на него спокойно, даром что жутко мне было в глаза его заглядывать.
– Не гнал, потому что землячка она мне. Нас с ней вместе ты, кнеж, полонил минувшим летом. Да и не любо мне, когда мужик слабую бабу ножом штыряет, жена она ему или не жена.
Среблян голову к Тяготе повернул – и я понял, что в первый раз он шелохнулся с тех пор, как я вошел.
– Почему жена от тебя ушла? – спросил. – Знаешь?
Тот растерялся, словно не ждал такого вопроса. Гляди-ка, с жалобой побежал – постель супружья остыть еще не успела, а теперь теряется, ровно дитя малое. И знал ведь, на кого жаловаться... Меня словно огнем ожгло – да уж не поминала ли ему Счастлива прежде мое имя? И как поминала, раз он теперь первым делом на меня подумал?..
– Ты его не спрашивай, кнеж! – крикнул я, хотя меня и дернули те, кто держал за руки. – Ты на нее погляди! Чай глаза не слепые, сам поймешь.
Кнеж не смотрел на Счастливу. Он на меня смотрел. А Берестовна стояла перед ним на коленях молча, спину распрямив, не ныла, будто ранами своими гордилась, даром что подол так задрался – белы ноги каждому видать. Бесстыжая девка...
– Коли так, – сказал коротко кнеж, – назначаю вам суд через меч. А мечи пусть вам судьба сама даст, какие выпадут.
Пустили меня наконец. Я плечами тряхнул, шагнул вперед. Тягота тоже вышел. Выдвинули нам корзину, в которой клинками вниз стояло десятка два мечей. Я не глядя вынул один – мне все равно было, с каким драться. Тягота выбирал дольше, по рукояти старался определить, какой подойдет. Потом тоже вытянул. Меч у него вышел немного длинней моего и потяжелее, но и сам Тягота был тяжелей меня на пару пудов. Все расступились, несколько воинов встали по сторонам, определяя границы поединка. Ступи кто из нас за такую границу – враз голову снесут. Счастлива повернулась к нам – простоволосая, глаза сверкают, лицо горит... не стал я на нее смотреть. К чему мне, чтоб сердце чаще стучало? Ни к чему.
Среблян подал знак. Сошлись.
Хорош был Тягота – я потом узнал, кнеж его тоже сам учил, как меня. А то ли Тягота плохо учился, то ли Среблян ему меньше сил уделял, а неповоротлив был Счастливин супружник, медлителен, будто боров. Куда ему до Могуты! А Могуту я еще летом уложил, ничего толком тогда не умеючи...
Словом, поверил я в скорую и легкую победу – и поплатился за то.
Сперва он один раз меня достал, несильно – едва полоснул клинком по плечу. Кожу пропорол, и только; я едва поморщился и тут же об этой ране забыл. А зря. Скоро почувствовал, как немеет рука. Еще немного – и перекинул меч в левую, правая так и обвисла. Гул прошелся по горнице, только я его едва услыхал. Сосредоточился, стал думать, куда ударить да как ступить, – и это едва не сгубило меня. Не думать надо было, себя слушать: когда внутри екнет, когда кольнет, – а я не стал... я, если правду сказать, испугался тогда. Видел теперь, что Тягота старше меня на десяток лет, и весь этот десяток лет он в набеги ходил и с врагами рубился. А у меня это был только второй взаправдашний поединок. И когда бился я в первый раз, не горели за вражьей спиной жгучие очи Счастливы Берестовны... А к тому же тогда я думал – дерусь за волю. Не холодила мне тогда еще сердца Салхан-гора.
Когда Тягота дотянулся до меня во второй раз, я думал – все, конец мне. Глубоко он рубанул по боку, так что кровь струей ударила. Все тут же вскочили, я увидел краем глаза – кнеж рукой подлокотник кресла стиснул. А может, померещилось... Тут я понял, что совсем близко подошел к границе поединка, еще шаг – и заступлю. Изловчился, вернулся на середину палаты. Тягота, похоже, такого от меня не ждал, напал с новой силой...
И тут подумалось мне про мамку. Не знаю, чего вдруг – а подумалось. Может, оттого, что смерть слишком близко ко мне подошла, и смог я соприкоснуться с Той Стороной, а мамка почуяла это и пришла выглянуть на сыночка, дотронуться... И мнилось мне, я слышу голос ее: «Так-то, Маюшко... Так тебе за то, что и года не прошло – а покорился. Хлеб с вражиной лютым надломил, надежду потерял... смирился. А говорил: нет, не смирюсь. Почто обманывал, милый?»