— Я начальник туземной полиции!
— Шпион! Смотритель каторжников!
— Сударыня!
— И это тот, которого мы подобрали на улице умирающим! Тот, которого мы спасли! Приходится сознаться, что есть добрые дела, которые марают того, кто их сделал!..
Не помня себя от ярости после этих слов, которые хлестали его будто плеткой, индус с силой схватил несчастную женщину за руки и закричал:
— Я арестую вас именем Ее Величества Королевы!
— Несчастный раб! Ты посмел меня тронуть! — воскликнула гордая американка.
Она без труда освободилась от него, и ее нежная рука с изящными пальчиками со всей силы хлопнула Биканеля по лицу. Получив пощечину, полицейский потерял всякое самообладание и закричал, обезумев от ярости и стыда:
— Я арестовал вас именем королевы… теперь арестую вас от своего имени… вы будете моей, исключительно моей пленницей! Английские судьи могли бы оказать вам снисхождение, но я буду неумолим… Вы и все ваши отныне будете в моем полном распоряжении… вы заплатите кровавыми слезами за это оскорбление!
Смелая до самозабвения, графиня Солиньяк ответила ему резким, нервным смехом, может быть еще более презрительным и ироническим, чем самая пощечина.
— Ну, оставьте угрозы! — сказала она с гордым достоинством. — Знайте, что ничто на свете не могло и не может меня испугать. А вы, мой любезный, не больше как воробьиное пугало. Вы можете бить нас, но вы никогда не одолеете и не можете испугать нас. Это все не более как слова, способные испугать разве только кого-нибудь из рабов, населяющих эту отверженную страну.
Индус взял в руки длинный шелковый шарф, образчик легкой и изящной ткани, которой гордятся неподражаемые бенгальские работники. Он медленно колебал его, как делают фокусники, и заставлял извиваться на манер змеи. Шарф, точно живой, шевелился все быстрее и быстрее. Вдруг ловким, свойственным искусным фокусникам движением индус прикрутил шарфом руки миссис Клавдии, привязал их плотно к ее туловищу и последним концом обвязал ей ноги: казалось, ее со всех сторон обвила черная змея. Молодая женщина теперь не могла сделать ни малейшего движения, чтобы не упасть. Но и теперь она не хотела признать себя побежденной и прибавила с насмешкой:
— Одна балерина в моем отечестве, Лои-Фюллер, танцует с шарфом, но обращается с ним гораздо лучше, чем вы. Вам не мешало бы взять у нее несколько уроков.
При этом новом сарказме, обнаружившем с ее стороны полное, ничем не нарушимое душевное спокойствие, Биканель заскрежетал зубами и грубо дернул за шарф. Миссис Клавдия зашаталась и чуть не упала. Но Мэри, которая до сих пор была немой и негодующей свидетельницей этой сцены, поддержала свою подругу и бросила полицейскому в лицо: «Подлец!»
Отчаявшись поколебать эти железные натуры, Биканель сделал быстрый знак своим сообщникам. По его знаку от группы отделились четыре человека, затушили свои факелы о каменные плиты и бросились на миссис Клавдию и Мэри. Они грубо схватили, подняли их и понесли, следуя за Биканелем, который открывал шествие. По свойственной восточным людям утонченной жестокости он хотел на минуту поставить непоколебимую молодую женщину лицом к лицу с ее связанным мужем. Увидев мужа, Патрика и преданных им слуг связанными, она вся задрожала от гнева, но вместо того, чтобы жаловаться, продолжала в насмешливом тоне:
— Джордж, мой друг, — сказала она развязно, — если вы согласны, то велим, когда освободимся, дать пятьдесят розг этому негодяю, который не чувствует даже животной благодарности. Не правда ли, Мэри?
— Правда, правда, по двадцать пять за каждую из нас… но надо будет бить покрепче! А ты, мой милый Патрик, я даже не хочу ободрять тебя… это все несерьезно…
— Браво, Мэри! — вставила графиня.