Ответа найти не могу.
На фронте я видел это много раз.
Насилие женщин. Очереди на женщину – все это с войной вошло в быт.
Но ведь здесь не фронт.
Значит, затопляет всю страну, и сюда ползет это с окровавленных галицийских полей, несчастных Карпат, с польских и австрийских местечек, непоправимо искалеченных, растоптанных железной пятой десятимиллионных орд дикарей, ощетинившихся штыками…
* * *Романовская Россия рухнула.
Вышли из подполья политические партии.
Политика сегодня стала такой же потребностью, как еда.
На заборах ежедневно пестрят кричащие афиши, приглашающие на митинги, диспуты, лекции.
«Работают» кадеты, прибирая к рукам власть, ведут агитацию народные социалисты, радикалы, либералы, народные демократы, социалисты-революционеры, социал-демократы-меньшевики, анархисты-максималисты, анархисты-террористы, анархисты-индивидуалисты, анархисты-синдикалисты, крестьянский союз, земский союз, кооперативный союз, баптисты, евангелисты, христианские демократы, старообрядцы…
Могучей рукой толкают массы на восстание против капитала большевики.
Все писатели и журналисты стали политиками.
Оказывается, все влюблены в революцию.
Все давным-давно ненавидят царизм и желали его погибели.
Одни кричат об углублении революции, другие – о торможении ее, третьи – о том и другом сразу.
Объясняются в любви революции и вчерашние поставщики, наживающие миллионы на войне. Они надеются, что «революционное» правительство поведет более интенсивную войну и даст им возможность заработать больше, чем при царе.
Каждая партия распространяет свои программы, тезисы, резолюции, выдвигает на всяких выборах своих кандидатов и старается опорочить кандидатов всех других партий.
Появилось множество «старых» революционеров. Всякий газетчик, продавший когда-то несколько номеров нелегальных газет, считает себя революционером с подпольным стажем.
Всякий зубной врач, пломбировавший какому-нибудь революционеру зубы, считает себя подпольщиком.
И меньше всего кричат о революции, о своей преданности ей те, которые совершили февральский переворот, солдаты и рабочие.
Они вышли на улицу свергать старый режим с деловитостью и серьезностью мужика, выходящего в ветреный день на покос.
Многие партии громко кричат о своей любви к революции потому, что боятся ее.
В их хвалебных гимнах слышится трусливое: «Чур меня! Чур меня! Чур!..»
* * *Знаменательный день.
Выбирали офицеров. Не знаю, кто инициатор этого приказа.
С сегодняшнего дня армии, как боевой единицы, нет. Я лично чрезвычайно рад. Только я удивляюсь разуму теперешних правителей.
Часть кадрового гвардейского офицерства совсем не показывается в казармы и занимает выжидательную позицию, втайне мечтая о восстановлении монархии.
Часть сочувствует революции и искренне, но робко, пытается сблизиться с солдатской массой.
Часть карьеристов и интриганов подленько заискивает перед солдатскими «вождями».
Нужно было выбрать командиров из второй группы, но, к сожалению, в большинстве пролезли представители третьей.
Унтера, фельдфебели и подпрапорщики вели широкую предвыборную кампанию.
Они ловко заговаривали солдатам зубы, сразу превратились в либералов, ругали мастерски старые порядки, откровенно предлагали свои кандидатуры на командные должности.
И солдаты забыли все зуботычины, полученные от взводных и фельдфебелей «при старых порядках», забыли потогонный гусиный шаг.
Вернее, не забыли, а сделали вид, что забыли, – еще вспомнят.
Выбрали многих из низшего командного состава.
Постановили: от имени всего полка ходатайствовать о производстве в прапорщики тех унтер-офицеров, фельдфебелей и подпрапорщиков, которые выбраны на должности ротных и полуротных командиров.
* * *Просмотрев утренние газеты, отправляюсь в город и брожу до вечера. Так ежедневно.
Эпоха митингов.
В Таврическом и Ботаническом садах, во всех скверах, у каждой трамвайной остановки митинги.
Выступает всякий, кто может. Какой-нибудь человек, набравшись духа, залезает на мусорный ящик, на фонарный столб и кричит:
– Товарищи!!!
Оратора окружает толпа и, грызя семечки, терпеливо слушает до тех пор, пока он не изойдет потом, не израсходует всего запаса своих слов.
Уставшего оратора сменяет другой, третий…
Импровизированные митинги собирают по несколько тысяч слушателей. Это понятно.
* * *Митинги вступают в новую фазу.
Тревогой и страстью наливаются речи ораторов.
От общих суждений переходят к конкретным предложениям.
Камень преткновения всех партий – война.
Монархисты и черносотенцы, кадеты с «подпольным стажем», эсеры и меньшевики провозглашают:
– Война до победного конца!
Буржуазная публика этот лозунг одобряет.
Солдаты, особенно побывавшие на фронте, ругаются:
– Сами поезжайте на фронт!
– Не желаем воевать!
Солдаты симпатизируют большевикам.
Людям в измызганных шинелях самый близкий лозунг – четкий лозунг большевиков:
«Мир без аннексий и контрибуций на основе самоопределения народностей».
Солдаты все знают, что большевистский лозунг о войне означает немедленное прекращение войны. Популярность большевиков неуклонно возрастает. В предстоящих выборах в учредительное собрание пятнадцатимиллионная армия, вероятно, опустит шары в большевистскую урну. И, если в учредительном собрании большевики окажутся в меньшинстве, армия поднимет на штык этого «хозяина» земли русской.
Недавно в Ботаническом саду митинг закончился дракой. Солдаты свистят, улюлюкают ораторам, призывающим воевать «до победы».
Сторонники войны и офицеры, переодетые в штатское, травят солдат.
– Семечками торгуете!
– Папиросками спекулируете!
– Без поясов по городу ходите!
– Хлеб казенный жрать мастера, обмундирование требуете, а воевать за вас Александр Сергеевич Пушкин должен?!
– Изменники!
– Свободу продаете!
– Не свободу им, а кнут хороший надо!
Солдаты, не искушенные в логике и диалектике, отвечают ядреным окопным матом.
Кавалерийский офицер-неврастеник вчера ударил солдата-гвардейца ладонью по щеке.
Началась баталия.
Солдатам на помощь прибежали рабочие близлежащих заводов.
Офицеров, буржуев, сторонников войны изрядно помяли и выгнали из сада.
Через полчаса митинг открылся снова. Ораторы провозглашали:
– Долой войну!
Слушатели горячо аплодировали и кричали:
– Правильно!
– Согласны!
* * *Жаркий полдень.
Митинг в саперном батальоне.
На открытом воздухе в обширном дворе распластались живописные группы разомлевших от зноя солдат.
В центре двора маленький столик под красной скатертью. На столике графин с водой, колокольчик – бутафория и реквизит митинга.
Тут же примостилась сбоку опрокинутая вверх дном бочка из-под сельдей. Это – трибуна.
Ораторы все «социалисты», но «разных толков»: народные социалисты, меньшевики и социалисты-революционеры.
Все на войну напирают: «Нужно разбить Германию».
Настроение солдат-сапер колеблющееся.
Наговорились.
Меньшевики предлагают на голосование свою резолюцию, эсеры и энэсы – свою.
Потом меньшевики и эсеры объединили свои резолюции в одну, «чтобы не разбить голосов».
Резолюция, вероятно, прошла бы.
Но из толпы слушателей к ораторской бочке напористо продирается широкоплечий степенный бородач-сапер. Просит слово «по поводу резолюций».
Командир батальона топотом совещается с ораторами.
Бородача уже заметили солдаты. Со всех уголков двора ему приветливо улыбаются и кричат:
– Степаныч, не подгадь!
– Дать высказать свою мнению Степанычу!
Бородач получает слово и лезет на бочку.
Тишина. Солдаты вытягивают нетерпеливо шеи.
– Свой. Что-то скажет? Вдруг обремизится?
Окающим поволжским говорком размашисто и уверенно начинает он речь:
– Товарищи! Нам вот просветители наши и учителя предлагают резолюцию по военному и политическому вопросу принять. Что же! Мы не прочь от этого. Резолюции – дело хорошее. Только как же мы будем принимать эту резолюцию, когда от большевистской партии оратора не было и резолюции нет.
Энти резолюции хороши, а може, болыневицкая еще лучше? Може, она нам в самый раз будет? Тады как?
– Большевики были приглашены на митинг, – громко кричит председательствующий за столиком офицер. – Сами не захотели придти. Не хотят, значит…
– У большевиков кишка тонка, – острит какой-то задира, не видимый в толпе.
Толпа густо шипит в знак протеста.
Бородач машет рукой, призывая к порядку. Любовно оглаживает широкую, распустившуюся под ветром бороду.
– Помолчите, товарищи, одну минуточку. Сейчас я закончу. Большевики были приглашены – это справедливо. Но почему не явились?